Возвращение в Михайловское

Суровая во нравах деревня и та не слишком осуждала Алену – хотя судачила без конца про нравственность дворовых. Бабы от невозможности все одно сравняться с ней, а мужики – да у кого голос подымется? только разве что другое! Впрочем… Что это – судаченье? В старину, в имении все жили будто одной семьей – баре с дворовыми, дворовые – с деревенскими мужиками и бабами – и говоренье всех про всех было просто, как лузганье семечек: знай, лузга слетает с губ.

Даже Арина – ведавшая всеми девками, по должности, и весьма строгая к ним – старалась не слишком загружать Алену черной работой. Раз уж дан девке такой талант!

В общем, к вечеру следующего дня, там же в байне – Арина парила теперь ее. То есть, девка, конечно, натиралась сама – а Арина только веником работала, да наблюдала пристрастно.

– Полегше бы вы, Арина Родионовна! – иногда взмаливалась девка.

Она стояла перед ней, как роскошная статуя, такие видала Арина в Москве, когда водила своих недорослей гулять в сад… И удивлялась – как это делают каменных людей – и так похоже!..

– Потерпишь!.. К барину – как-никак!

– Ой, что вы! А к какому? (Если честно, думала она про Александра. Этот приехал недавно – и был еще не знаком с ней. Его темная с рыжинкой волосня на щеках и настойчивый темный взгляд завлекли ее.)

– К старшему!

– Ого! А что барыня скажут?..

– Молчи, дура! – сказала Арина тоном Сергей Львовича.

– Уж и не скажи ничего! – сказала Алена игриво. – Старший барин – так, старший – ей-то что?.. – и вяло изогнулась боком. Красивая стерва!

Всякий раз, намывая так Алену – или какую другую из девок, потребных господам (мало ль что ей приходилось?), – Арина пыталась вспомнить себя такою. И не могла. Не было в ней чего-то, наверно… Не было. И байна была та же – деревянный сруб, и темные камни те же – горячие… и скамьи склизкие. И только она сама была другой. Чего-то Бог не дал. Как-то барин Александр-душа – спросил ее… – По страсти ли ты вышла замуж? – она и ответь: – А как же? По страсти, родимый… по страсти! Прикащик и староста обещались до полусмерти прибить!..

И он почему-то долго смеялся. Чего смешного?..

– По страсти ли, по страсти ль… А что это?

Она видела себя девчонкой, потом замужней бабой – недолгое замужество, муж помер в горячке… стояла босая посреди избы и в зеркале, которое отец ее притащил с развалин какой-то сгоревшей усадьбы – обломок зеркала, поеденный сыростью и тленом… она видела себя теперь в этом зеркале: худая!.. ни девка, ни баба… лица не различишь, мосластые ноги и грудь – словно скошенная к животу… Она отошла в сторону и что-то там пригубила из шкалика, который с некоторых пор всегда держала в бане, в уголке, на случай.

– Промеж мой! промеж! – сказала она Алене почти злобно.

– Ой! и чего это все – промеж да промеж! Что там свиньи ходили, что ли?.. – причитала Алена, но намывалась исправно.

– Кто знает, кто там у тебя ходил! Мой давай!..

– Да мою, мою! – отозвалась Алена примирительно.

– Нашлась, тоже мне… – Арина густо выматерилась, хотя и негромко. Почти про себя. Но девка услышала.

– Чего-й-то вы ругаетесь, Арина Родионовна, – запела она протяжно… – Чай, в барском доме проживаете – не на конюшне!

– То-то и оно!

Арине стало жарче – от выпитого. Два розовых шара покачивались перед ней – обтянутые, как на барабане, – почти детской кожей, без морщинки, без пупырышка даже. И бедра – красные от мочалки и в полосах – тень косых досок в свете чадящей свечи – сходились пред ней – чем-то непрожитым, странным, неизвестным.

Откуда ты взяла это все? Бог дал! Бог даст! Бог щедрый – если хочет! – И уж без всякой злобы – и даже ласково – шлепнула девку по небесному заду.

– Ладно! кончай тереть – все богатство сотрешь!..

Богатство сие и предстало вечером Сергею Львовичу – в той же бане, – где-то часа два спустя, когда пар уже сошел: дверь Арина после подержала открытой – чтоб не душно.

Алену он и не сразу заметил – сидела в углу, сложив руки на коленях.

– Ой, здравствуйте, барин! – сказала она смиренно, точно не ожидала увидеть его здесь – случайно забрел.

– Алена, Аленушка! – сказал он слабым голосом. Сам напуганный – перепуганный насмерть, аж пот прошиб. – Ну, поди сюда!

– Ой, что вы! – сказала Алена, но сразу и подошла.

– Сядь здесь, – сказал Сергей Львович и неловко притянул ее, уже не слыша очередного «Ой, что вы!». «Если б милые девицы – Так могли летать, как птицы, – И садились на сучках…» Он тронул незаметно: сучок был на месте и восходил к страсти. Он еще притянул к себе девку и неловко поцеловал. Отвык.

Рот Алены пахнул пережаренными семечками, прелыми травинками, сгрызанными на ходу, и безбожной молодостью.

– Ой, укусите! – сказала Алена, целуясь легко и привычно.

Он стал неумело разбирать плат на ее груди – плат пал сам собой – и начал стягивать с нее блузку.