Возвращение в небо

Две группы бомбардировщиков «Хейнкель-111» мы обнаружили на большом расстоянии. Наш ведущий предупредил, что в атаку пойдут две четверки, а одна останется для прикрытия.

Сблизившись, я повел свою группу на врага. Удар с высоты со стороны солнца был неотразим. Огонь семи огневых точек «Кобры», в том числе пушки и шести крупнокалиберных пулеметов, в таких ситуациях особенно эффективен. Я атаковал ведущего. На расстоянии 150 метров «Хейнкель» оказался таким большим, что я даже растерялся, куда бить. Потом прицелился в мотор, открыл огонь. Видимо, я стрелял дольше, чем было нужно. «Хейнкель» вспыхнул сразу. Его соседи шарахнулись в разные стороны, высыпав бомбы на пустые поля.

Все ведущие пар моих двух звеньев успешно обстреляли других бомбардировщиков, отчаянно удиравших с поля боя. А тем временем к нам приближалась еще одна группа «Хейнкелей». Она была уже недалеко и находилась на одной с нами высоте. Забираться на высоту — значило для нас потерять драгоценные минуты, в течение которых противник сбросит бомбы на наши войска. Четверка прикрытия, образовавшая над нами «крышу безопасности», давала нам возможность атаковать и из того положения, в котором мы находились.

Сноп уничтожающего огня, выпущенный моим самолетом, догнал еще один вражеский бомбардировщик. Его моторы вышли из строя, он потерял опору и повалился к земле.

Мы возвращались на аэродром, довольные «Коброй», особенно мощностью ее вооружения.

На следующий день вылетели в том же направления и сразу наткнулись на «Мессершмиттов». Они ждали нас Бой завязался кучный, тесный, самолеты вмиг перемешались. Пока я преследовал одного Ме-109, Остапченко, немного отстав, встретил несколько самолетов и потерял меня. Атакованный мной «мессер» уже падал вниз, а я все не мог разыскать своего ведомого. Пришлось продолжать бой в группе.

Около получаса наша шестерка, а затем уже пятерка дралась с десяткой «Мессершмиттов». Отвага советских летчиков и сокрушающий огонь оружия обеспечили нам победу — мы очистили небо от противника, советские бомбардировщики вышли на цель и возвратились домой бот потерь. А мы вернулись на свой аэродром, но без Николая Остапченко. И вдруг, уже заходя на посадку, я увидел на краю поля «Аэрокобру», окутанную дымом. Что за самолет? Почему он очутился за пределами ровной полосы?

На стоянке меня встретил Моисеев. Прыгнув на крыло машины, он стал что-то кричать. Я не расслышал его слов, но по выражению лица догадался, что техник пребывал в хорошем настроении.

История, происшедшая с Николаем Остапченко, в изложении Моисеева рисовалась не столько драматической, сколько веселой, хотя речь шла о жизни и смерти.

Потеряв меня, Николай, оказывается, «привязался» к какому-то другому самолету и вышел вместе с ним из карусели. Только тогда он понял, что доверчиво пошел за… «Мессершмиттом». Не успел опомниться, как по его самолету полоснула очередь. Бензобаки и пропеллер получили пробоины. Николай бросил машину в пике, чтобы избежать новой атаки. А выйдя из пикирования, почувствовал, что лететь трудно: мотор трясло, а следом за «Коброй» тянулась ленточка распыленного бензина.

Когда он все-таки добрался до своего аэродрома, те, кто находился на земле, увидели, что «Кобра» Остапченко загорелась. Ковачевич бросился к радиопередатчику и приказал летчику покинуть машину. Но Николай все-таки посадил «Кобру». Выскочив из кабины, он бросился прочь от самолета. А пробежав несколько метров, почувствовал, что ему мешает какая-то тяжесть Только тогда Остапченко заметил, что не снял парашют и он бьет по ногам. Наклонившись, чтобы отцепить ремни, летчик с ужасом увидел, что следом за ним с горки катится его горящая «Кобра». Катится и горит. Тут уже было не до того, чтобы снимать парашют! Остапченко побежал дальше, не сообразив, что надо свернуть в сторону. К счастью, на выручку ему подоспели на машине летчики и техники. Кто-то крикнул, чтобы Николай опомнился, остальные бросились к «Кобре», остановили ее, песком сбили пламя на крыле. Я, оказывается, застал последний кадр этой истории. «Кобра» была уже потушена, а Николай, обрадованный тем, что пострадало только одно крыло, рассказывал товарищам, что с ним произошло в воздухе. Заметив меня, мой ведомый прервал свои воспоминания, приблизился ко мне вплотную и виновато сказал:

— Черт его знает, как оно получилось… Самолетов было, как на ярмарке. Все смешалось. Бросился к одному — не семнадцатый, к другому — чужой, ну, думаю, третий — уж наверняка твой… Это и подвело под монастырь. Как полоснул меня «мессер» — стрелки на приборной доске запрыгали, в глазах замелькало. Нырнул к земле, и, как видишь, она спасла…

Мне было ясно, что Остапченко, попав в сложное положение, не растерялся, не потерял чувства уверенности в себе. Я посочувствовал ему, но все же напомнил о железном законе для ведомого — держаться ведущего. Мой напарник на глазах сник. Мне стало жаль товарища, только что пережившего немалое потрясение.