Возвращение в неизвестное

Вечер складывался замечательно. На горизонте клубились тучи, в небе играли зарницы от далёкой грозы, но здесь у костра было сухо и спокойно. Все сидели рядом, смеялись, травили какие-то байки, обсуждали чьи-то бойцовские качества. Шутки, конечно, были на Элин вкус пошловаты, хотя мужчины искренне старались держать себя в рамках.

Она сидела, и смотрела на огонь, а когда поднимала взгляд чуть выше — видела Коршеня, который устроился почти напротив. Он выглядел расслабленным, улыбчивым и нисколько не напоминал того сурового грязного усталого мужчину, который утром у фургона выяснял, кто же они такие и почему такие необычные.

Иногда мужчина пристально смотрел на неё через костёр, их глаза встречались, и Эля первая отводила взгляд. В этом переглядывании она чувствовала вопрос и приглашение.

К чему? К каким отношениям? Научить Элю принятым тут знакам и сигналам любовных отношений никто не мог, интуиция у неё молчала, а логика суматошно металась в предположениях, не зная на что опереться.

— Вон, Паша с Олгой быстро договорились. А сама-то я чего хочу? — спросила она сама себя, не смогла ответить, разозлилась и решила пойти спать. Эля поднялась и стала спускаться к ручью и почти сразу услышала шаги за собой. Павел, как всегда, взял на себя обязанность присмотреть за ней.

Коршеню понравились эти тайные переглядки. Нравилось, когда женщина отводила глаза в сторону. Это был словно молчаливый разговор, в котором раз за разом он одерживал победу, и ей нечего было ответить на его вызов.

Когда она поднялась и пошла к ручью, у мужчины был порыв встать и пойти за ней, но первым поднялся Павел.

— Давай пройдем чуть подальше, — попросила Эля, когда они отдалились от костра, — вон туда, к валуну.

— Можно, — согласился Павел.

Когда они дошли до этой большой, невесть как очутившейся здесь глыбы, женщина по откосу забралась на его плоскую вершину и села там. Оттуда хорошо просматривался костёр и люди, сидящие вокруг. Следом за ней взобрался Павел, сел рядом и сразу догадался, куда она смотрит.

— Томишься? — понятливо хмыкнул мужчина.

— Томлюсь, — не стала отпираться она. Силуэты на фоне огня были такими чёткими, что даже издалека можно было различить, кому они принадлежат.

— Да, здесь правила другие, не то, что в нашем свободном мире. Здесь все женщины под присмотром и под чьей-то ответственностью. Женщин самих по себе, как ты привыкла у нас, тут не бывает. Ты сейчас под присмотром Глеба, здесь это называется «под полным покровительством и подчинением», а это отражает суть. Если заводить отношения, для мужчины это значит, забирать ответственность за тебя из его рук, даже если речь не идёт о свадьбе.

Павел помолчал. Ночь вступала в свои права, в темнеющем небе одна за другой зажигались звёзды, на горизонте беззвучно сверкали сполохи зарниц. Тишина тёплой южной ночи была наполнена тихим пением сверчков, шорохом травы и журчанием воды в ручье.

— Теперь ты понимаешь, почему Коршень так отстранённо держится? — продолжил Павел объяснять Эле местные правила в отношениях. — Как он может брать за тебя ответственность, если, во-первых, наёмник, что значит человек-перекати-поле, а во-вторых, потом неизвестно что с этой ответственностью за тебя делать, когда доедем до Алатая. Обратно Глебу отдавать? Он это понимает. Ты же не останешься под его присмотром здесь, правда?

А за спиной Глеба крутить с тобой шашни он не будет, характер не тот.

— А как же вы с Олгой?

Павел хмыкнул.

— Мы с Олгой — другое дело. Она ко мне в фургон сама пришла в последнюю ночь. Не мог же я её выгнать, — улыбнулся он. — Ты тоже можешь попробовать этот метод, судя по тому, как он на тебя смотрит, наверняка сработает. Только наутро очень грустно расставаться.

При этих словах он вздохнул и посмотрел куда-то вдаль.

* * *

Следующая неделя была посвящена выделке шкур.

Парни ловили диких сурков-кроликов и сразу их разделывали. Мясо шло на копчение, а шкурки тщательно очищали и отдавали Паше, который сразу бросал их в слепленный им из глины жбан с прокисшей мочой. Выдержав шкурки в этом едком и жутко вонючем растворе сколько нужно, новоиспечённый скорняк действовал по правилам, которые работали у него на охоте и раньше: промывал, разминал, выдерживал в растворе коры какого-то дерева, мазал шкурки жиром, сушил.

Первые шкурки были и слишком жёсткими, и порой лысоватыми, с них сыпалась какая-то труха, но даже эти шкурки внушили Глебу осторожный оптимизм.

А потом дело у Павла наладилось. Он учёл ошибки и к вечеру пятого дня перед Элей были выложены первые выделанные шкурки, которые были достаточно мягкими и пушистыми, чтобы их уже можно было сшивать и желать из них одежду. Она мысленно похвалила себя, что догадалась взять толстую цыганскую иглу и шило. Сшивать было решено конским волосом и крупными стежками.

Изделия, которые выходили из-под её рук, на одежду походили мало. Что-то вроде произвольной формы накидок, отдалённо похожих на жилетки, которые надо было подпоясывать, чтобы они не распахивались по бокам.