Лорд Питер Уимзи прочитал это письмо, сидя на террасе отеля с видом на сады Пинция,[163]
купавшиеся в ярком солнечном свете. Оно так поразило его, что он перечитывал его уже в четвертый раз, когда вдруг сообразил, что стоящий перед ним человек — не официант.— Дорогой граф! Простите! Что за манеры! Я витал в облаках. Окажите честь, разделите со мной трапезу.
— Прошу вас, не извиняйтесь. Это моя вина, что я прервал ваши размышления. Но боюсь, вчерашний вечер несколько запутал ситуацию…
— Потому что не нужно вести такие долгие и такие поздние разговоры. Взрослые люди начинают капризничать, как усталые дети, которым позволили не ложиться до полуночи. Признаюсь, мы все несколько на взводе, я в том числе.
— Вы всегда само дружелюбие. Вот почему я хотел поговорить с вами наедине. Мы оба — разумные люди.
— Граф, граф, надеюсь, вы пришли не для того, чтобы склонить меня к чему-либо. Мне трудно было бы вам отказать. — Уимзи спрятал письмо в бумажник. — Солнце сияет, и я могу совершить ошибку из-за излишней доверчивости.
— Нельзя упустить благоприятный момент. — Граф поставил локти на стол и подался вперед, соединив кончики пальцев, большой к большому, мизинец к мизинцу. На лице его играла неотразимая улыбка.
Через сорок минут он ушел, все еще улыбаясь, отдав больше, чем получил (и сам того не заметив), рассказав десятью словами больше, чем узнал из тысячи.
Но об этой интерлюдии Гарриет, разумеется, ничего не знала. Вечером того же дня она невесело ужинала у Романо в полном одиночестве. Она уже почти закончила, когда увидела человека, покидающего ресторан, который нерешительно махнул рукой, как будто узнал ее. Лет сорока, лысеющий, с гладким невыразительным лицом и темными усиками. Несколько мгновений она не могла сообразить, откуда его знает, потом что-то в его томной походке и безупречном покрое костюма заставило ее вспомнить день, проведенный на крикетном стадионе «Лордс». Она улыбнулась, и он подошел к ее столику.
— Здрасте, здрасте, надеюсь, не помешал. Как поживаете, как дела?
— Очень хорошо, спасибо.
— Прекрасно. Думал, подкачусь, приятно убью немного времени дня… или вечера. Только я не был уверен, что вы меня вспомните, и не хотел навязываться.
— Конечно, я вас помню. Вы — мистер Арбатнот, достопочтенный Фредерик Арбатнот, друг Питера Уимзи, мы встречались на матче Итона и Хэрроу два года назад, вы женаты, у вас двое детей. Как они?
— Ничего, скрипим. Какая память! Да, еще было страшно жарко. Не понимаю, зачем волочь с собой ни в чем не повинных женщин и обрекать их на страшную скуку, пока мальчики меряются школьными галстуками. Шутка. Вы примерно вели себя, я помню.
Гарриет степенно ответила, что любит хороший крикет.
— Правда? А я думал, вы из вежливости. Довольно нудно, по-моему. Сам я никогда особенно не блистал. Не то что наш Питер. Он всегда кусает локти, представляя, насколько лучше сыграл бы сам.
Гарриет предложила ему кофе.
— Не знала, что на «Лордс» кусают локти. Я думала, там это не принято.
— Ну, атмосфера там не та, что на финальном кубке, но пожилые джентльмены иногда позволяют себе побрюзжать. Как насчет бренди? Официант, два бренди. Вы еще пишете книги?
Подавляя раздражение, которое всегда вызывает этот вопрос у профессионального писателя, Гарриет ответила, что пишет.
— Как, должно быть, здорово уметь писать, — сказал мистер Арбатнот. — Я иногда думаю, что и сам мог бы сочинить неплохую историйку, если б у меня были мозги. Знаете, про всякие странные договоры, непонятные сделки и всякое такое.