Возвращение в Оксфорд

Вдруг загремела дверная ручка — Гарриет испуганно обернулась. Похоже, в коридоре открыли окно и устроили сквозняк. Она стала до смешного нервной. Застежка долго не поддавалась. (Что такое раба твоя, пес, чтобы могла делать такое дело?[296]) Потом она посмотрела в зеркало — и рассмеялась. «Как лилия — просто искушение для преступника». Ее собственное лицо в тусклом вечернем свете выглядело непривычно — внезапно смягчившееся, бледное, испуганное, глаза под густыми черными бровями на удивление огромные, губы приоткрыты. Как будто голову отрезали гильотиной — темный ошейник отделил ее от тела не хуже, чем нож палача.

Не такой ли, подумала Гарриет, виделась она своему любовнику в тот бурный и тяжелый год, когда пыталась уверить себя, что может быть счастлива, уступив. Бедняга Филипп — так мучился от собственного тщеславия, и ведь не любил ее — до тех самых пор, пока не убил в ней последние остатки чувства, — и все же продолжал судорожно за нее цепляться, даже проваливаясь в трясину смерти. Согласившись жить с Филиппом, она подчинилась не ему даже, а его жизненным теориям. Молодые не могут без теорий, только к зрелости понимаешь, сколь гибельны принципы. Связывать себя собственными представлениями — и то небезопасно, но, подчинив себя чужим представлениям, получишь в награду лишь прах и пепел. И все равно ведь находятся несчастные, которые отчаянно завидуют этим гнилым яблокам с Мертвого моря.[297]

Так возможен ли союз между умом и плотью? Привычка все ставить под вопрос, все подвергать анализу выхолащивает и притупляет любые страсти. Наверное, опыт помогает справиться с этим противоречием: просто держать резкий, безжалостный ум отдельно от томного, живого тела — и никогда не сводить их воедино. Если вы устроены именно так, то в оксфордской профессорской вы будете рассуждать о преданности, а где-нибудь еще — развлекаться, скажем, с венскими певичками, и оба ваших «я» будут чувствовать себя легко и непринужденно. Для мужчины тут нет ничего трудного, да и женщине этот путь не заказан — если только в жизни ее не было досадных эпизодов вроде обвинения в убийстве. Но пытаться привести эти противоположности к компромиссу — чистое безумие, она отказывается в этом участвовать. Если Питеру неймется провести эксперимент, то пусть проводит его без Гарриет. Шестивековая привычка к господству все равно не покорится сорокапятилетнему уму, пусть и самому отточенному. Пускай самец получит свою самку и успокоится, а утомленный ум продолжит говорить — как герой «Человека и сверхчеловека».[298] Разумеется, это будет долгий монолог, поскольку самка способна только слушать и не вставит ни слова. В противном случае получится как в «Частных жизнях»,[299] где супруги в промежутках между любовными сценами могут только кататься по ковру и колотить друг друга. Скучнейшая перспектива.

Тут дверь опять скрипнула, напомнив, что и скуке мы бываем рады, если она спасает от тревоги. Но на каминной полке стояла одинокая красная пешка — как насмешка над всякой безопасностью. Как спокойно Энни отреагировала на слова Питера. Приняла ли она их всерьез? Ходит ли теперь осторожнее? Сегодня, когда она принесла кофе в профессорскую, она была, как всегда, аккуратна и сдержанна — ну, может, казалась чуть оживленнее. Разумеется, она же провела день с Бити и Каролой. Странная штука, подумала Гарриет, это стремление владеть детьми и навязывать им свои вкусы — будто это не отдельные люди, а отколовшиеся части родителей. Даже если девочке хочется мотоцикл… Ладно, с Энни все в порядке. Но что с мисс де Вайн, она ведь едет из Лондона в блаженном неведении? Тут Гарриет с тревогой заметила, что уже почти без четверти десять. Поезд должен был прийти. Помнит ли ректор, что надо предупредить мисс де Вайн? Нельзя допустить, чтобы она легла спать совсем безоружной, тем более комната у нее на первом этаже. Но ректор никогда ничего не забывает.

И все-таки Гарриет было неспокойно. Из окна ей не было видно, горит ли свет в Новой библиотеке. Она отперла дверь и вышла из комнаты (все верно, окно в коридоре открыто, с ручкой играл всего лишь ветер). Когда она шла мимо теннисного корта, во дворе еще маячили несколько смутных фигур. Первый этаж Новой библиотеки был совершенно темным — только тусклый свет в коридорах. Значит, мисс Бартон в комнате нет, а мисс де Вайн еще не вернулась. Или нет, похоже, вернулась, потому что шторы у нее на окне задернуты, хотя свет и не горит.

Гарриет вошла в здание. У мисс Берроуз дверь была распахнута, а в прихожей темно. Дверь мисс де Вайн была закрыта. Она постучала, но никто не ответил — и тут ей показалось странным, почему это шторы задернуты, а света нет. Она открыла дверь и нажала выключатель в прихожей. Свет почему-то не загорелся. С растущим чувством тревоги Гарриет подошла к двери в гостиную и открыла ее. Шагнула внутрь, потянулась к выключателю — и тут горло ее со страшной силой сжали.