Возвращение в Острог

Фортов наливает ледяное шампанское и двойным хлопком (технология умный дом) включает музыку. Звучит джаз, умиротворяющий и спокойный рояль. Когда вода наполняет джакузи, Лев забирается внутрь (Агата уже здесь) и расслабляется. Фортов думает теперь: хорошо, что всё наконец закончилось. Несостоявшийся лейтенант юстиции решает, что сегодня отдохнёт, а уже завтра попросит у дяди чего-нибудь ещё — эта профессия, кажется, не для него. Фортов думает теперь, что вполне мог бы попробовать себя в шоу-бизнесе или даже в кино. С другой стороны, теперь, когда он так хорошо и глубоко знает собственную страну, он, наверное, мог бы реализовывать себя в большой политике. Лев улыбается, потому что чувствует: впереди у него фантастические перспективы и будущее, здесь, в прекрасной Москве.

— Агата, милая, давай выпьем за наше возвращение!

ЭПИЛОГ

Острог продолжает морозить и заносить снегом. Горизонт размывает абсолютной белизной и тихо-тихо, неотделимо от земли и неба, кто-то (вполне возможно, бывший мэр) едва слышно поёт песенку во славу пустоты. Жизнь продолжается, жизнь идёт своим чередом. Проходя очередное обследование, беременная воспитанница детского дома заявляет врачам, что хочет отказаться от ребёнка.

— Почему?

— Потому что сперва мне нужно пожить в своё удовольствие. Вот встану на ноги — тогда и заберу.

— Ты сначала роди, а потом отказывайся, — отвечают врачи.

Со всей страны в Острожский детский дом катят неравнодушные будущие приёмные папы и мамы. Переполненные эмоциями, люди порыва, граждане с большими сердцами выстраиваются теперь в длинную очередь, чтобы в срочном порядке усыновить хотя бы кого-нибудь из острожских детей. С улыбкой наблюдая за происходящим, директор детского дома думает, что о таком подарке можно было только мечтать — сложно придумать лучшую рекламу, чем четыре самоубийства.

Каждый день теперь повторяется один и тот же спектакль. В маленькую комнату, где уже сидят взрослые члены жюри, входит ребёнок, который начинает демонстрировать всё, что умеет. Мальчики и девочки берут в руки карандаши и быстро, словно на Дельфийских играх, рисуют. Как правило, маму и папу. Затем, отложив в сторону бумагу, хватаются за пластилин, чтобы слепить никому не нужные волны, пальмы и солнце. Вслед за этим вытаптывают танцы, поют народные песни, читают стихи и со множеством ошибок пытаются исполнить «К Элизе» Бетховена. Припадают на одно колено, чтобы показать, как ловко они умеют завязывать шнурки, и тотчас встают по стойке «смирно» и, дождавшись одобрения воспитателя, демонстрируют потенциальным родителям, что научились в мгновенье надевать куртку/шапку/шарф и перчатки. Подойдя к умывальнику, который родители замечают только теперь, дети моют и так вычищенную до блеска тарелку и, тщательно её обтерев, аккуратно складывают полотенце вчетверо. Всё это обычно происходит в абсолютной тишине, и когда ребёнок заканчивает первый тур, с ним начинают говорить. Не раз принимавшие участие в подобных трагикомедиях дети отвечают неохотно, прекрасно понимая, что если кому-то и повезёт, то уж точно не им. В конце концов воспитательница выводит ребёнка за дверь, и директор детского дома спрашивает:

— Ну как, вам понравился ребёночек?

— Да вроде крепенький, — отвечают бывшие приёмные родители Пети.

Выслушав Козлова, начальник на секунду смотрит в бумаги и, опустив очки на самый краешек носа, поднимает глаза:

— Так, Сан Саныч, я что-то ничего не понимаю. Давай-ка лучше ты мне объясни, что здесь написано? ДНК этого Павлова нашли на местах всех самоубийств, он дал признательные показания, однако после вы нашли его ДНК ещё и на месте убийства, где он, как я понимаю, быть не мог? Это что вообще такое?

— Да, всё верно. Как вы знаете, произошло следующее: местный мэр, Кичман, однажды решил сделать доброе дело и отправил детей на море. Первое время все были счастливы, но, когда дети вернулись, их захлестнула повседневность. Месяц, два они ещё как-то справлялись, а потом начали сбегать. Кто куда. Одни хотели посмотреть на море, другие просто вырваться из городка. За то, что ребята сбегали, воспитатели отправляли их на принудительное лечение. Ребята лежали в больничке по месяцу, два и каждый день употребляли запрещённый во всей Европе, но разрешённый у нас аминазин. После этого в приют ребята возвращались не только с покалеченной психикой, но и со справками, согласно которым сразу после выпуска из детского дома в связи со вновь всплывшими диагнозами должны были бы отправиться в ПНИ. И всё же была надежда — каждый жил мечтами о море. Весь год ребята ждали, что путешествие повторится… Когда же дети поняли, что Кичмана посадили, а моря в их жизни больше не будет, сперва участились побеги, а затем начались и самоубийства…

— А этот Павлов? Как быть с тем, что он был на местах самоубийств?

— Не был…

— Но ведь везде нашли его ДНК!