— Раз я иду по лесу. Смотрю: на ветке паук сеть плетет. Плел быстро, ловко. Пока он вязал, я все смотрел и старался понять, из чего и как он делает. Заела меня тогда зависть. Я мальчонкой вроде тебя был, ко всему еще только учился. Спросил бы у самого паука, как он так ловко делает, да паук говорить-то не умеет. Ладно. Прибежал домой, взял моток ниток суровых, сел к окну и давай мудрить. Только никак ничего у меня не получается. Я и так, я и эдак. До пота промучился, а все бестолку. Спать лёг. И вижу во сне. Я будто в лесу рассматриваю паучью сеть. Паутину рассмотрел и подивился: связано крепко, красиво и все к месту. Ни одной петелечки лишней. Стою и чешу затылок. Паука на месте нет. «А ну-ка, сниму сеть с веток, унесу домой и там разберусь во всем», — подумал. И тут услышал тонкий голосок: «Чему дивишься, человек?» Я думал, что это говорит Мец Ижанд. Оглянулся — нигде никого не увидел и отвечаю: «Да вот никак не могу взять в толк, как это у паука так ловко получается?» — «Так и у меня спервоначалу ничего не получилось», — отвечает тот же голосок. Я только тут понял, что это говорит-то со мной сам паук. «И как же научился?» — спрашиваю. «А трудом все, трудом. Раз не вышло, два не вышло, а на третий и получилось. И ты так делай, и у тебя получится». Утром встал и снова принялся за дело. И научился же. И не только сеть вязать, а многому другому.
Когда я об этом рассказал маме, она сказала:
— Вот так дядя Еша понимал жизнь. Долго он прожил, а обиженных на себя никого не оставил. Со всеми умел ладить, и не только с людьми, а даже со всякими животными и птицами.
Дедушка-мамаша был умным человеком и так называемым «волшебством» занимался не за тем, чтобы зарабатывать себе на пропитание, а с целью помочь людям в беде, в горе. Утром, днем, ночью, поздним вечером заявись к нему — дверь всегда открыта. И в просьбе не откажет, а чем может — поможет.
— А ты веришь в то, что дедушка-мамаша людям помогает? — спросил я однажды маму.
— Верю я, сынок, в то, что человека можно заставить поверить. И дедушка Еша тут правый. Он человеку уверенность дает своей приветливостью, ласковыми словами. Зовет быть сильным. Вот ежели ты не поверил бы, что сможешь выучиться на учителя, ни за что бы им не стал. Я это на себе тоже испытала. Помнишь, когда мы с тобой зимой в озеро попавши были? Ежели бы я тогда не поверила, что сумею продержаться на воде, пока помощь придет, — потонула бы. А как все время твердила себе: спасусь, не потону, так и осталась жива. Другой раз, бывало, на осиновке по волнистому-то озеру направишься на другой берег и ежели в уме держишь, что обязательно переедешь — как пить дать, — переедешь без греха. А когда еще на берегу оторопь тебя возьмет, тогда обязательно опрокинешься. Лучше и не пытайся переезжать. С твердой верой, сынок, любое дело осилишь. Когда тебя в председатели колхоза избрали и ты об этом мне рассказал, я спросила у тебя: «Дело-то, сынок, новое. Сумеешь ли ты справиться?» Ты ответил: «Да вроде бы должен справиться». И ведь справился…
— Верно, мама, справился… Но не так уж, верно, хорошо…
— И не говори. Иначе бы тебя после колхоза снова в райком не избрали бы секретарем. Туда кой-кого не берут…
Я не стал с ней спорить.
— Так вот опять о дяде Еше, — сказала мама, — прожил всю свою жизнь в скособочившейся избенке с соломенной крышей. Нижние венцы, пожалуй, до окон в землю уходили. Так что ежели взрослый человек надумал в его окно посмотреть, то надо было бы ему на колени встать. А все это оттого, что раньше дом топился по-черному. Ты, верно, таких домов уже и не застал?
— Застал, мама. Ведь в таком доме почти до самой войны жила семья Егора Кудряшова.