Возвращение в строй

- Сенченко левый ведомый, Северов – правый. Идете на расстоянии 300-400 метров от меня. Бомбим по моему сигналу, я бросил – вы бросаете. Высота три тысячи. Остальные звенья справа и слева на расстоянии 500 метров.

- Товарищ старший лейтенант! В такой облачности на расстоянии 300 метров мы друг друга, скорее всего, потеряем. Это раз. Если нарвемся на вражеских истребителей, наше спасение – сомкнутый строй. Это два. С высоты три тысячи ни черта не видно на земле. Это три. Как планируется ориентирование? - не утерпел Ларин.

Кищенко оскалился:

- Прекратите пререкания! Товарищ МЛАДШИЙ лейтенант, ваш штурман слишком много себе позволяет! – звание он выделил особо. – В такой облачности мы друг в друга врежемся при маневрировании! А в облаках нас немцы не найдут! И вообще, прекратите сеять панику! Вы еще никуда не вылетели, а уже полны неуверенности!

Экипаж сушки №77 театрально закатил глаза, но спорить не стал. Никому сейчас ничего не докажешь. А вот недоброжелателя в лице непосредственного командира, похоже, уже нажили.

Экипажи заняли места в кабинах своих самолетов. Двигатели запущены, прогрев, команда с КП, взлет.

Дистанцию до лидера пришлось сразу сократить, иначе они бы друг друга потеряли. Старлей заблажил по связи, чтобы ведомые близко не лезли, но Сенченко, видимо, очень боялся потерять ведущего и упорно висел у него за левым крылом. Он, похоже, в облаках чувствовал себя неуверенно. Олег старался держаться на пределе видимости, но был конкретный риск потерять звено при маневрах. Другие звенья он вообще плохо видел. Однако, облака стали заметно редеть, в просветах показалась земля. Северов, по истребительской привычке, постоянно осматривался. Ларин тоже не терял бдительности, периодически докладывал о состоянии воздушной обстановки, Олегу это понравилось. Вообще, обзор у Су-2 был неплох, это все летчики отмечали. Пока они летели, лейтенант рассказал, что старлей Кищенко и до войны особыми летными талантами не блистал, летчик довольно посредственный. Постоянно находился под крылом комэска, самостоятельно думать и командовать умеет неважно. Научен держаться в строю и по команде бросать бомбы. Сенченко тоже летчик не очень сильный, опыта полетов в сложных метеоусловиях практически не имеет. Подготовка их штурманов получше, минимум умеют, а учиться сами в мирное время не очень-то и хотели. Будут заставлять, станут что-то делать, не будут – значит не надо. Все они служили в одном с Лариным полку, а вот остальных летчиков эскадрильи он не знает, познакомились уже здесь.

- Много мы тут навоюем! – с грустью подумал Северов и опять вспомнил своих прежних сослуживцев. Ларионов, Бабочкин, Баградзе постоянно разбирали свои воздушные бои, стремились улучшить свое мастерство, учились друг у друга и у противника. По крайней мере, он их нашел, они живы, проверку должны пройти. Эти мысли несколько успокоили и Северов окончательно сосредоточился на боевом задании.

Леонид Григорьевич Петровский лежал на госпитальной койке и размышлял. Поправка его шла своим чередом. В Москве пришлось сделать еще одну операцию, загноилась рана на руке. Он боялся, что ее могут ампутировать, но все обошлось. Рана в боку заживала неплохо, хотя болела довольно сильно, но ее, видимо, сразу очистили хорошо. Сначала состояние было такое, что он мог только лежать и думать, пытался размышлять над тем, что происходит, что сделал правильно, а что нет. Но даже эти мысли быстро путались, уплывали, генерал просто лежал и наблюдал дрожание листвы за окном, слушал звуки дождя. Однажды утром Леонид Григорьевич проснулся с ощущением, что в организме произошли изменения, будто за ночь у него прибавилось сил, даже голова стала работать яснее. Словно долго был под водой, в темной, холодной глубине и вынырнул на поверхность, под теплое, ласковое солнце. Только сейчас он осознал, что был на самом краю, что его организм словно размышлял, продолжать ли дальше свой земной путь или все, слишком устал и нет больше сил. Силы нашлись, пока их хватало только на размышления, но он понял, что скоро сможет сидеть, потом ходить. И еще у генерала появилось ощущение, что его уход на грань небытия подарил, кроме страданий, новую способность. Многие вещи, сложные и неочевидные, вдруг стали видны как будто со стороны, ясно и отчетливо. Появились ответы на вопросы, над которыми Леонид Григорьевич мучительно размышлял еще до ранения. Ему вдруг стал понятен дальнейший ход событий этой войны, опасности, которые подстерегают его страну на этом пути, уже совершенные ошибки и те, которые есть опасность совершить.