Возвращение в Терпилов

– Ага, хорошая! – побагровел Саша. – Кастовая система и феодализм! Человека развивать надо, воспитывать, чтобы он мог разыскать в себе искру, способную просиять для всего мира, а ты ему вместо того тюрьму предлагаешь! И для чего? В конечном итоге просто ради спокойствия богатых, чтобы те не волновались за свои бабки.

– Ну и это тоже, – пожал плечами Францев. -Так что тут несправедливого? Богатые – лучшие люди страны. Заслужили…

– Лучшие люди? – прыснул Саша. – Эти?!

– Ну а что?

– Да то, что богатые – наш всеобщий позор!

– О, попёрла коммуняцкая логика!

– Да причём тут коммуняцкая? Самая обычная! Страсть к излишествам во все времена считалась чем-то ненормальным, разве нет? Мы ведь называем больными или тупыми тех, кто много жрёт, пьёт, колется, тащит в дом всякое ненужное барахло ну или накупает столько еды, сколько никогда не схавает. Но вот, блин, в силу какой-то нашей всеобщей недоразвитости чувака, держащего на своём банковском счету миллиард долларов, мы почему-то уважаем! Мало того, ещё и предоставляем ему верховную власть над собой, становясь заложниками его психических проблем! В результате болезненная алчность несчастных утырков становится причиной войн и разоряет целые народы, травит миллионы людей, лишает их самых элементарных средств для жизни, убивает , наконец, планету…

– Опять галиматья,– зевнул Францев, тянясь к забренчавшему телефону. – Что? Петренко? Нет, не я писал. Стопорова наберите, – отрывисто бросил он в трубку. – Короче, ужасы капитализма, загнивающий Запад и прочая хрень, – обратился он уже к Саше.

– Ничего ты не понял… – отмахнулся молодой человек. – А что, нет ужасов? – вдруг с ядовитой усмешкой поинтересовался он.

– Ужасы-ужасами, а в погоне за богатством созданы великие произведения искусства, построены прекрасные здания, изобретены чудеса техники…

– Чушь! Ради одних денег… Стал бы Микеланджело писать свои полотна, когда мог бы стать капиталистом. Стали бы Гюго с Толстыми свои романы клепать, когда порнографические книжки всегда шли из-под полы лучше? А вот алчность – да, создавала весь сор и грязь! Вот хоть наш город если взять… –     Валька! Валентин! – протянул он растопыренную пятерню к Милинкевичу. – Помнишь, ты писал об этом чудаке на букву «м» из «Горзеленхозстроя»? Напомни, как его звали?

– Сколько раз, Саша, я просил тебя не тыкать мне и обращаться по имени-отчеству… – угрюмо упрекнул Милинкевич.

– Ага, сам ты мне «ты», а я буду перед тобой на «вы» расшаркиваться?

– Да я ж тебя старше вдвое!

– Ну не важно! Так помни…те?

– Помню… – буркнул Милинкевич. – Глушкевич его фамилия.

– Вот! Глушкевич! – торжественно произнёс Саша. – Вот где жадность во весь рост: всё украл, что можно, даже канализационные люки на дачу себе утащил! Вот, Борь, твой прекрасный идеал и замечательные результаты, даваемые жадностью!

– Это другое… – отмахнулся Францев. – Ничего ты не понимаешь, а твоя картина мира…

– А что моя картина? Почётче твоей! Смотри – у меня – классовая теория, у меня – ясное осознание процессов, движущих обществом. А у тебя? Какая-то расплывчатая галиматья: нелепое имперство с вульгарным пониманием истории, а сверху ещё и тупорылой ломброзовщиной насыпано. Рубить вас надо, рубить с плеча! Фактами, математикой, наукой! Возвращать в реальность из этого вашего летаргического сна, в котором вы видите сны времён начала 19-го века!

– Ох, ну что за чушь… – лениво оборвал Францев.

– Ага, дрогнул! – торжествовал Саша.

– Нет, ты лучше скажи, как там твоя идея? Доработал великую мысль?

Саша густо покраснел.

– Вот, знал бы, что ты такое трепло, никогда бы не доверил! – сдавленно выговорил он.

– А что за идея? – поправив очки, с покровительственной улыбкой осведомился Милинкевич.

– Называется – ультракоммунизм, – иронично-торжественно объявил Францев. – Как коммунизм, но круче, выше. У него три правила – нестяжательство, потом…как это…– сморщил он лоб… – а, во! – свобода. И третье… Что там у тебя?

– Гуманизм, – угрюмо буркнул Саша, ещё больше краснея.

– Ну и как дела? Паства набирается? Ты же проповедовать хотел?

Саша молчал, нахохлившись. Францев ещё с минуту не сводил с него весёлого выжидающего взгляда, а затем уткнулся в свой компьютер. Спор затих.

Глава седьмая. Обед. Упитанный Робеспьер. Расследование

В два часа журналисты начали собираться на обед. Милинкевич пригласил вместе со всеми и меня. Питались сотрудники в небольшом кафе «Зебра», расположенном на первом этаже соседнего с редакцией жилого дома. Стремясь придать заведению антураж, соответствующий названию, владелец не поскупился на неоновую вывеску, изображающую полосатую обитательницу саванны на фоне водопада, занавески песочного цвета и пёстрые скатерти в африканском стиле. Вдоль стен, помимо того, торчали вялые пальмы в облезлых кадках, а под потолком болтались три пыльные бумажные лампы.