Возвратный тоталитаризм. Том 1

Знакомство с насилием и обучение, как избегать или ослабить те или иные формы принуждения, начинаются с самых ранних лет. Особенности отцовского брутального или авторитарного материнского воспитания в семье – это особая тема, и для ее серьезного разбора требуется компетенция социальных психологов. Я не буду ее здесь поднимать. Но уже школа (в особенности начальная) задает образцы как формально-институциональных практик насилия, так и неформального насилия в группах сверстников. Именно школа (особенно старшие классы) становятся местом, где советский и постсоветский человек осваивает опыт двоемыслия и адаптации к идеологическому и ведомственному принуждению, раз и навсегда усваивая нормы «правильного» поведения в различных формальных и неформальных социальных контекстах, равно как и различение самих контекстов поведения. Чтобы избежать пространных иллюстраций, приведу цитату из отчета одного из самых ранних совместных исследований ВЦИОМа (первого ВЦИОМа, еще «Всесоюзного», только что тогда образованного) и ВНИК «Школа» (ноябрь 1988 года):

«С точки зрения учителей наиболее существенной отрицательной тенденцией для учительства является “снижение общего уровня культуры”. 73 % опрошенных отметили это как значимый фактор. Обостренная чувствительность педагога к падению уровня учительства объясняется тем, что последнее затрагивает нормативный пласт педагогической деятельности и выступает тем самым как отчетливый знак профессиональной деградации учительства. Между тем учащиеся отмечают данное обстоятельство в три с половиной раза реже (22 %). С точки зрения учеников, наиболее распространенными отрицательными моментами являются: манипулирование учителями оценками в личных интересах (42 %), грубость и жестокость по отношению к ученикам (32 %) (курсив мой. — Л.Г.). <…> Это обстоятельство можно трактовать как своеобразную фиксацию со стороны учащихся тенденций агрессивного, авторитарного давления учителя. В то же время сам факт непризнания учителями распространенности этих тенденций может рассматриваться как своеобразная “защитная реакция”»[301].

На распространение взяточничества среди учителей учащиеся указывали в этом опросе в три с лишним раза чаще, чем учителя: 14 и 4 %, их родители – в два раза чаще: 9 %, на апатию и безразличие учителей к своей работе, соответственно: 29, 37 и 36 %. О распространенности в ученической среде «жестокости и насилия» говорили 24 % учителей, «воровства» – 10 %, «фарцовки» – 5 %, «вызывающем отношении к старшим» – 27 %, сквернословии – 36 %, «умственной отсталости» – 42 %, «потребительском отношении к жизни» – 50 %, «падении общей культуры» – 60 %.

Функциональными аналогами (суррогатами, протезами) моральных структур можно считать появление различных адаптивных форм и психологических механизмов, управляющих поведением индивида в условиях институционального насилия при авторитарном правлении. Обычно их подводят под общую шапку «конформистского» или «оппортунистического» поведения, хотя для некоторых целей, возможно, их следовало бы развести. Назову некоторые из типов «конформистского», то есть адаптивного к насилию поведения или, в терминах левадовской типологии социального действия, «игровых структур социального действия», опосредующих отношения насилия в авторитарной России:

• Замещение фрустрирующего опыта принуждения чем-то иным, что имеет несомненную ценность: развлечениями, интернет-чатами, разговорами о политике в духе пикейных жилетов и другими формами кухонного выпускания пара; возможна также смещенная деятельность, симуляция каких-то интересов: спорт, кулинария, туризм, метафизическое кудахтанье (мистика, эзотерика, национализм, православие, но – «без фанатизма»); самым распространенным типом компенсаторного изживания унижения и насилия следует считать самоутверждение через демонстративное потребление, замещение признания значимости индивида присваиваемыми символами статуса и образа потребления (при отсутствии свидетельств, признаков предъявленности добродетелей и ценностей, то есть без этики вознаграждения предпринимаемых усилий и заслуг)[302].