Возвышение Коли Ноликова

Дедушка испуганно отступил на два шага, бросил кулек и с неприсущей его возрасту скоростью побежал. Бурлюк присел на корточки и стал вынимать из дедушкиного кулька грибы. Понравившиеся он клал в свой пакет, а прочие крошил рукой и выбрасывал.

И Бурлюк углубился в лес далее. Он нападал на грибников со спины. Прыгал на них с деревьев. Закапывался в листву и брал внезапностью, восставая из земли подобно лесному духу. Нюра наблюдала и глаза ее блестели. Вот он какой, ее муж, оказывается. Смелый и романтичный.

2

На лавках посреди Аблакатной, под тополями, появились гимназисты в фуражках и гимназистки, одетые не по годам в почти детские платья с передниками. Это значит, снова начались занятия. Ноликов, общаясь в основном со старшими, видел тут, на бульваре, почти своих сверстников, поэтому часто садился рядом на скамейке, с книжкой в руках. Он представлял, что к нему обратятся с вопросом — а что вы читаете? А где учитесь? Желательно, чтобы это спрашивала какая-нибудь девушка. Завяжется разговор, и уж тогда-то Коля предстанет не просто случайным читателем со скамейки, а молодым литератором, который только вышел из издательства, чтобы перевести дух после словесной баталии с редактором. Ведь его, Ноликова, редакторы так притесняют, так притесняют.

— Ах да, — скажет девушка, — Я практически не видела ни одной книжки без редакторской правки.

— А что вы читаете? — спросит Коля.

— Романы, — ответит девушка. И Коля не найдет ничего другого, кроме как сказать:

— Да, романы — это серьезно. Особенно осенью.

Но никто с Колей не заговаривал, напротив того — даже не садились на его скамейку, хотя Коля нарочно устраивался на самом краешке, чтобы не создавать впечатление, будто он на лавке расположился барином.

Приближалась компания гимназистов, шумно разговаривая. Коля совал нос в книгу и ждал, что вот ему скажут — есть лишний билетик в кино, не пропадать же. А что, можно! Но гимназисты уже удалялись. Свои дела. Шла гимназистка кудрявая. Коля придавал лицу одухотворенный вид и чуть выставлял вперед руку с томиком. Гимназистка должна была полюбопытствовать:

— Это, наверное, поэзия?

— Нет, проза! Но написана как поэзия… — ответил бы Коля.

Гимназистка видела где-то впереди свою подругу и, помахав ей рукой, ускоряла шаг. А верхушки тополей качались и по небу над ними плыли облака ватные. Со временем, страницы книги стали Коле ненавистными. Он так глядел в них, будто хотел прожечь. И книжку бы захлопнул, но тогда — что о нем скажут? Так сидит человек с книжкой, у него есть дело. А коли без дела человек, чего ему надо? Зачем скамейку на бульваре занимает? Может, негде ему сидеть, не с кем? Он странный человек, у него нет друзей — вот что скажут. Коля этого страшился больше всего.

И вот однажды, возле парадного в дом, где были издательства Чукина и Бурлюка, появилось рукописное объявление. Почерком волевым и культурным все желающие приглашались на литературные чтения, по вечерам в среду и пятницу. Обещался чай и угощение в виде домашнего печенья.

Коля прочитал и решил пойти — завтра была среда. Потом задумался. Что, если только он один придет, и никто больше? Будет выглядеть как дурак. Скажут — приперся, зачем такой нужен? "Но я печатаюсь", — сам себе возразил Коля. Это его успокоило, решил идти.

В среду опять его одолевали сомнения. Еще ночью он почти не спал, лежал с открытыми глазами, представлял грядущий день. В итоге не пошел, перенес на пятницу. Все это время ходил в предвкушении. Ничего не писал, ел мало. Решал — пойду. Потом решал другое — да зачем идти? Что там, цирк? Будут скучное читать.

Еще вопрос возник — взять ли свое? Клок рукописной, рабочей прозы или напечатанный в журнале? Ведь книжка еще не вышла. Только через месяц. Чукин отобрал для авторского сборника двенадцать рассказов из сорока. Коля уже видел обложку. На ней был космонавт в большом и круглом прозрачном шлеме. Как объяснил художник, такой заказал Чукин, желая, чтобы на лице космонавта четко выражалось мужество.

Они тогда вместе сидели у Чукина в кабинете. Ноликов, Чукин, и художник Федин, небритый и патлатый тип, у которого пальцы были в краске и пряди волос тоже. Несмотря на конец лета, Федин пришел в редакцию в шинели и в кабинете ее не снимал. Он сидел на стуле с папиросой во рту. Папиросу не зажигал.

Чукин посмотрел на варианты рисунков, выполненные покамест цветным карандашом, потом спросил у Коли:

— Ну как вам?

— Мне все нравятся, — ответил Коля. Художник усмехнулся, глядя перед собой.

— Но надо выбрать что-то одно, на обложку. Что, по-вашему, лучше всего выразит суть помещенных в сборник рассказов? — сказал Чукин.

Коля задал вопрос Федину:

— Вот вы прочитали мои рассказы. Какой из них вам больше понравился?

Федин вынул папиросу, уставился на нее и стал отвечать:

— У меня времени нет, молодой человек, читать всё, что мне дают иллюстрировать. Подход мой сугубо прагматический, не обижайтесь. Вот вы пишете фантастику — это хорошо. У меня есть приличный запас заготовок на эту тему — космонавты, инопланетяне там всякие, космические корабли. Ведь у вас всё это в рассказах есть, так?