Возвышение падших (СИ)

— Это значит, что я сам желал ей смерти, — произнёс повелитель. Некоторое время он помолчал, а после продолжил: — Знаешь, мы с ней многое пережили. До того, как она появилась в моём гареме, я жил… просто. В то время я ещё был привязан к Селин. Она была первой женщиной, которую я полюбил. Думал, что полюбил. Это была увлечённость, а после привязанность, вызванная рождением от неё сына. Моего первого ребёнка.

— Шехзаде Ахмед, — с печалью договорила за него женщина.

— Однажды проходя через гарем в покои Селин, я услышал женский смех, — продолжал рассказывать султан Орхан, всё ещё вглядываясь в пламя. — Он был… живой. В то время мне будто не хватало воздуха. Я задыхался в рутине. И услышав его, обернулся. Смеялась девушка с глазами цвета моря и с волосами того же цвета, что и это пламя в камине.

Обратив взгляд к пламени, Эсен Султан явственно представила молодую девушку с описанными глазами и волосами, которая смеялась. И отчего-то ей стало тоскливо. Она никогда не была такой. Повелитель никогда не считал её смех воплощением жизни и движения. Подобное определение он дал смеху Гюльхан Султан, не её.

— И что было дальше? — осторожно спросила она, заинтересовавшись рассказом.

— Не знаю, — отозвался повелитель. — Не знаю, что тогда со мной случилось. Я позвал её в ту же ночь. И день за днём она возвращала меня к жизни. С ней я впервые столько смеялся и так наслаждался жизнью. Обо всём забыл. Было в ней что-то… согревающее. Иногда обжигающее. И я назвал её Гюльхан.

— Но почему всё изменилось?

— Наверно потому, что её огонь в конце концов всё испепелил. Я был влюблён в неё, когда приехал в столицу из-за казни матери. Но увидел другую женщину. Её полную противоположность. И понял, что молодость прошла, и мне больше не доставляет такого удовольствия смех над всякими глупостями, страсть и наслаждение богатством. В тот момент мне нужна была поддержка, понимание и доброта. И я нашёл всё это в Дэфне Султан.

— Но Гюльхан Султан не сдавалась, — усмехнулась Эсен Султан, но с какой-то горечью. Возможно, её вызывало невольное уважение, хотя и скрытое за толстым слоем враждебности.

— Никогда, — ей в след усмехнулся султан Орхан. — И с годами это всё больше меня раздражало. Я взрослел, из шехзаде превратился в султана, и желал двух вещей — преданности и покорности. Ни того, ни другого Гюльхан не могла мне дать. И это ещё больше нас разделило. Мы с ней всё забыли. Будто и не было всего того в Манисе. Того, что возродило меня из рутины, а её из тоски по потерянной семье. Мы помогли друг другу излечиться, набрались сил, а после разошлись.

— Но всё это не объясняет того, почему ты желал ей смерти.

— Я уже объяснил, почему. Она хотела убить шехзаде Мехмета. Шехзаде священны для османской династии, и за покушение на них полагается казнь. Я хотел убить её, потому как разозлился. И ты разозлилась, и, полагаю, не меньше меня желала наказать её. Если ты виновна в смерти Гюльхан Султан, скажи.

Эсен Султан набрала в грудь побольше воздуха, и на мгновение задумалась: говорить правду или нет? Правда приносит больше вреда, чем пользы.

— Я не имею к этому никакого отношения.

Вечер.

Дворец Хюррем Султан.

Дни проходили мучительно долго и скучно. Хюррем Султан утопала в счастье по вечерам и ночам, а, провожая поутру мужа на государственную службу, погружалась в томительное ожидание его возвращения.

Она не знала, чем занять себя. И, бездельничая, всё больше думала о том, что ей говорила старшая сестра. С каждым днём сомнения зрели и росли в ней подобно тому, как прорастает маленькое зерно, брошенное в землю. Гевхерхан была той, кто бросил зерно, а им самим были сомнения.

В один из вечеров Хюррем Султан не выдержала. Радостно встретив мужа в общей опочивальне, она велела накрыть на стол. За вечерней трапезой они разговаривали о всяких мелочах, но, воспользовавшись небольшой паузой, Хюррем Султан покосилась на мужа и отложила ложку. Альказ Бей, посмотрев на неё, изумлённо приподнял брови.

— В чём дело?

— На днях приезжала Гевхерхан.

Тут же напрягшись, Альказ Бей также отложил ложку и в ожидании продолжения кивнул черноволосой головой.

— Она полагает, что Мехмет, а, значит, и Эсен, правы.

— В чём? — сухо спросил мужчина.

— В том, что ты виновен не только в смерти Айше и Ферхата-паши, но и в смерти валиде.

От слов жены Альказ Бей усмехнулся, а после обхватил пальцами переносицу, будто пытаясь совладать с собой. Хюррем Султан за ним пристально наблюдала, и её несколько смутила подобная реакция. Он нервничал. Что, если всё правда? Ничего. Она не может разлюбить его, даже если узнает, что он причастен к смерти её матери. Или сможет?

— Хюррем, — произнёс Альказ Бей, наконец, посмотрев ей в глаза. — Ты знаешь, что я виню себя в смерти Айше. Если бы я не повёл себя так, как повёл, она бы осталась жива. И Ферхата-пашу убил я. Мы оба это знаем. Я это признаю. Всегда признавал.

— А что насчёт валиде? — осторожно спросила султанша. — Ты никогда не упоминаешь её. А когда это делаю я, то сразу начинаешь нервничать.