То была истинная правда. Это подтвердит любой законник. Лэфем невольно восхитился изобретательностью Роджерса; все себялюбивые чувства его натуры объединились, подкрепленные сознанием необходимости, и требовали от него согласия. Действительно, почему бы отказываться? Причин для этого теперь не было. Каждый скажет, что он сражается с призраком. Он продолжал курить, точно Роджерс уже ушел, а Роджерс по-прежнему стоял у камина, терпеливый как часы, тикавшие над ним на каминной доске и мелькавшие маятником то по одну, то по другую сторону его лица. Наконец он сказал:
— Ну как?
— Вот как, — ответил Лэфем. — Не ждите ответа сегодня, это я уже говорил. Вы ведь знаете: то, что вы сказали, ничего не меняет. А жаль. Видит Бог, я очень хотел бы избавиться от этой собственности.
— Так отчего не продать ее мне? Разве вы не понимаете, что после этого вы уже ни за что не отвечаете?
— Нет,
— Но почему вы думаете, что утром будете понимать лучше? Вы только зря тратите время! — вскричал Роджерс, обманутый в своих надеждах. — Откуда такая щепетильность? Когда вы отделывались от меня, такой щепетильностью и не пахло.
Лэфем поморщился. Конечно, нелепо человеку, который однажды уже проявил такое себялюбие, заботиться о правах других.
— Думаю, что за ночь ничего не случится, — ответил он угрюмо. — Во всяком случае, до утра я ничего не скажу.
— В котором часу прийти утром?
— В половине десятого.
Роджерс застегнул пальто и вышел, не сказав больше ни слова. Лэфем направился следом, чтобы запереть за ним входную дверь.
Жена окликнула его сверху, когда он возвращался.
— Ну как?
— Я сказал, что отвечу завтра.
— Хочешь, я спущусь, и мы поговорим?
— Нет, — ответил Лэфем, гордо и горько сознавая свое одиночество. — Ты мне ничем не поможешь. — Он закрыл дверь, и скоро жена услышала, как он шагает взад и вперед; всю ночь она слушала, не смыкая глаз, как он ходит по комнате. Но когда рассвет забелил окна, она вспомнила слова Писания: «И боролся Некто с ним до появления зари… И сказал: отпусти меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу тебя, пока ты не благословишь меня».
Наутро она ни о чем не решилась спросить его, а он поднял на нее усталые глаза и, помолчав, сказал:
— Не знаю, что ответить Роджерсу.
Она не смогла произнести ни слова; она не знала, что сказать, и, стоя у окна, проводила его взглядом, когда он, тяжело ступая, шел к углу улицы, чтобы сесть в омнибус.
В конторе он появился несколько позднее обычного; почта уже лежала у него на столе. Среди конвертов был один длинный, официального вида с фирменным заголовком, и Лэфем, еще не вскрыв его, понял, что Большая Озерная и Полярная дорога предлагает купить у него лесопилку и мельницу. Он машинально удостоверился в правильности своего страшного предчувствия и, вместе с тем, единственной надежды и долго сидел, бессмысленно уставясь на конверт.
Роджерс явился точно в назначенное время, и Лэфем протянул ему письмо. Он сразу все понял и увидел невозможность дальнейших переговоров даже с такими податливыми и сговорчивыми жертвами, как эти англичане.
— Вы меня разорили! — крикнул Роджерс. — У меня не осталось ни цента. Господи, смилуйся над моей бедной женой!
Он ушел, а Лэфем долго смотрел на дверь, которая за ним закрылась. Вот она — награда за то, что он твердо, ценой собственной гибели стоял за правду и справедливость.
26
В тот же день, еще до полудня, пришла из Нью-Йорка телеграмма от виргинцев, сообщавшая, что их брат согласен на сделку; Лэфему оставалось завершить ее. А он этого не мог; и, если они не дадут ему отсрочки, будет вынужден упустить этот шанс, единственный шанс поправить свои дела. Он провел день в отчаянных попытках достать денег, но не достал и половины к тому часу, когда закрылись банки. Мучаясь стыдом, он пошел к Беллингему, с которым так надменно расстался, и изложил ему свой план. Он не мог заставить себя попросить у него помощи и просто рассказал, что намерен предпринять. Беллингем сказал, что все это — рискованный опыт, что сумма, которую ему предлагают внести, огромна, разве что есть полная уверенность в успехе. Он посоветовал отсрочку, посоветовал осторожность; он настаивал, чтобы Лэфем хотя бы побывал в Канауа-Фоллз и осмотрел залежи и фабрику, прежде чем вкладывать такие деньги в расширение дела.
— Все это хорошо, — сказал Лэфем, — но, если я не завершу сделку в течение двадцати четырех часов, они откажутся от нее и выбросят свой товар на рынок. А как мне быть тогда?
— Повидайтесь с ними еще раз, — сказал Беллингем. — Не могут они быть так бесцеремонны. Они должны дать вам время взглянуть на то, что они хотят продать. Если это то, на что вы надеетесь, я посмотрю, что можно предпринять. Но проверьте все как следует.
— Хорошо! — сказал Лэфем, беспомощно повинуясь. Вынув часы, он увидел, что до четырехчасового поезда осталось сорок минут. Он поспешил вернуться в контору, собрал нужные бумаги и послал к миссис Лэфем мальчишку с запиской, что едет в Нью-Йорк и точно не знает, когда вернется.