Возвышение Сайласа Лэфема

Мать медленно закрыла дверь и сошла вниз, едва передвигая ноги, так она была растерянна. Раньше она бы непременно попыталась понять, за что постигла ее эта кара. Теперь она не верила, что страдания безвинных были ниспосланы им за ее грехи; она бессознательно уходила от этого жестокого и эгоистичного толкования тайны потерь и страданий. Она понимала, что обеим ее дочерям, равно, хоть и по-разному для нее любимым и дорогим, неотвратимо суждено страдать, и не могла винить ни одну из них; не могла винить и того, кто причинил эти страдания; он был столь же безвинен; и хотя в первые минуты сердце ее ожесточилось против него, она все же смогла остаться к нему справедлива. Когда-то этой женщине было привычно искать истину в трудах, и она трудилась. Но проклятие богатства в том и состоит, что оно отстраняет нас от труда и преграждает нам этот путь к надежде и душевному здоровью. В доме, где теперь все делалось за нее, у нее не было работы, которая спасла бы от отчаяния. Придя в свою комнату, она села, уронила на колени руки, — прежде столь неутомимые и нужные, — и попыталась все обдумать. Она никогда не слыхала о роке, который слал бедствия и невинному и виновному, прежде чем люди стали верить, будто беды и печали посылаются им в наказание; но в простоте своей она признала понятие античного рока, когда сказала себе вслух: «Тут не иначе как нечистый вмешался». Как ни поверни, она не видела, как избежать горя, которое уже настигло Пенелопу и ее самое и настигнет Айрин и отца. Подумав о муже, она вздрогнула, представив себе, с какой силой оно отзовется в его могучей натуре. Она боялась этого, боялась и еще худшего — того, на что могут толкнуть его гордость и честолюбие. Этот страх, но также и естественный порыв, с которым женщины бегут к мужу во всякий трудный час, заставили ее почувствовать, что она должна посоветоваться с ним, не дожидаясь вечера. Стоило ей представить себе, как неверно он может понять случившееся, и ей почудилось, будто ему все уже известно и надо спешить удержать его от опрометчивых шагов.

Она послала за рассыльным и отправила в контору записку: «Сайлас, я хочу с тобой проехаться сегодня. Не сможешь ли вернуться пораньше. Персис». Обедала она вместе с Айрин, уклоняясь от расспросов о Пенелопе, когда получила ответ, что он и коляска прибудут в половине третьего. Нетрудно скрыть что-либо от девушки, поглощенной одной-единственной мыслью; миссис Лэфем удалось избежать разговора о Пенелопе, но она еще раз убедилась, насколько Айрин полна надежд, которые оказывались теперь тщетными. Она все еще говорила об обеде, ни о чем другом, только о том обеде, напрашиваясь на комплименты себе и на похвалы ему, которые мать до тех пор расточала так щедро.

— Мама, да ты меня вовсе не слушаешь! — сказала Айрин, смеясь и краснея.

— Нет, нет, слушаю, — уверяла миссис Лэфем, и девушка продолжала щебетать.

— Надо бы мне купить такую же заколку для волос, как у Нэнни Кори. Мне будет к лицу, правда?

— Да, но знаешь, Айрин, зачем ты все об одном, пока он… пока не объяснился. Очень уж ты размечталась… — Но девушка так побледнела и с таким укором взглянула на нее, что мать поспешно добавила: — Да, купи себе заколку, она будет тебе очень к лицу. Только не беспокой Пенелопу, не входи к ней, пока я не вернусь. Я сейчас поеду прокатиться с отцом. Он здесь будет через полчаса. Ты кончила? Тогда позвони служанке. И купи себе веер, что на днях присмотрела. Отец слова не скажет. Он любит, когда ты нарядная. Он в тот вечер глаз с тебя не спускал.

— Пусть бы и Пэн пошла со мной, — сказала Айрин, которую эта лесть вернула к ее обычному невинному эгоизму. — Думаешь, она встанет вовремя? А почему она не спала?

— Не знаю. Лучше оставь ее в покое.

— Хорошо, — подчинилась Айрин.

18

Миссис Лэфем отправилась надеть шляпу и накидку и ждала у окна, когда подъехал ее муж. Она открыла дверь и сбежала по ступеням.

— Не слезай! Я сама, — и села рядом с ним, а он голосом и вожжами удерживал неспокойную кобылу.

— Куда ты хочешь поехать? — спросил он, поворачивая экипаж.

— Все равно. Пожалуй, в сторону Бруклина. Зря ты поехал на этой дурацкой лошади, — сказала она раздраженно. — Мне поговорить с тобой надо.

— Когда я не смогу править кобылой и разговаривать, пора будет на покой, — сказал Лэфем, — ей только пробежаться, а потом она будет смирная.

— Ладно, — сказала жена; и пока они ехали через город к Мельничной Плотине, она ответила на некоторые его вопросы, касавшиеся нового дома.

— Хорошо бы туда заехать, — начал он, но она так быстро ответила: — Не сегодня, — что он отступился и, доехав до Бикон-стрит, повернул на запад.