Впереди — Днепр!

Пока авиатор распоряжался устройством котлована для машины с рацией, случилось еще одно радостное для Федотова событие. Всегда медлительный и меланхоличный, а теперь возбужденный и суетливый шифровальщик принес приказ Военного совета фронта. В нем отмечались героические действия дивизии в минувших боях, объявлялась благодарность всему личному составу и выражалась уверенность, что воины дивизии и впредь будут доблестно выполнять свой священный долг и успешно громить противника в любых условиях.

— Сейчас же передайте в полки: к утру довести приказ до всего личного состава, — почувствовав вдруг странную слабость, сказал Федотов, возвращая шифровку.

— Слушаюсь! — лихо выпалил шифровальщик и опрометью выскочил из окопа.

Федотов устало закрыл глаза, с минуту посидел в безвольном оцепенении и, встряхнув головой, несколько раз вполголоса повторил:

— Бить противника в любых условиях, в любых условиях!..

— Вот и порядок, — возвратясь, пробасил авиатор, — котлован рою вовсю и начальству доложил, что прибыл и начал свою работу. Только трудновато работать придется, — взглянул он на потемневшее небо, — облачность все разрастается, а там вдали и молния, вроде, поблескивает.

— Дождь, дождь нужен, хоть воздух освежит немного, — возбужденно сказал Федотов, все еще никак не успокоясь от приказа Военного совета фронта.

— Дождь, конечно, это благодать, — согласился Столбов, — только пусть уж сразу выльет все и — конец! Нам чистое небо нужно. Завтра, товарищ генерал, — склонясь к Федотову, понизил он голос, — будут брошены в бой две воздушные армии: нашего Воронежского и соседнего Юго-Западного фронтов. А это не одна сотня штурмовиков, бомбардировщиков, истребителей. По первое число накостыляем фрицам. И еще, — совсем шепотом продолжал он, — мне приказано сообщить только для вашего личного сведения: с утра двенадцатого намечается переход войск нашего фронта в решительное контрнаступление. Капут фрицам делать будем, как говорит один мой друг армянин. В тылах столько войск свежих подтянуто — ни пройти, ни проехать.

«Просто невозможно счастливый вечер сегодня, — подумал Федотов, — одна радость за другой. Но каким-то утро будет. Контрнаступление только двенадцатого, а завтра одиннадцатое. Целые сутки продержаться нужно. И не тем, кто главную задачу будет решать в контрнаступлении, сосредоточиваясь где-то в тылах, а нам. Недаром такое усиление дали и даже две воздушных армии в сражение бросают. Видимо сильнейший натиск противника ожидается».

Эти мысли напомнили Федотову шесть бесконечно длинных суток минувших боев, когда его дивизия, первой приняв на себя удар противника, ни на одну минуту не выходила из боя и на его глазах таяла, теряя людей и вооружение. Он знал, что жертвы эти не напрасны. Люди его дивизии в тяжелых условиях огромного превосходства противника сделали много, может даже больше того, что можно было сделать. И все же, вспоминая, какой была дивизия до середины дня четвертого июля и какой стала теперь, всего лишь через шестеро суток, Федотов чувствовал все нараставшее недовольство самим собой и всем, что он сделал, как командир дивизии. Он без малейшего намека на бахвальство мог даже самому себе твердо сказать, что командовал, как нужно, не допустил ни одной грубой ошибки, действовал соответственно сложившейся обстановке. Но уже одно то, что из девяти стрелковых батальонов в дивизии осталось всего четыре, да и те половинного состава, вызывало у него жестокое самоосуждение и тревожные мысли о том, что будет завтра.

К счастью, прибывший к нему авиатор был настроен весьма оптимистически, своим гулким басом разгонял мрачное настроение Федотова.

— Только бы рассеялась облачность, — с железной убежденностью говорил он, — тогда вы можете быть спокойны. Штурмовики наши задавят фрицевские танки и пехоту, бомбардировщики скуют артиллерию и резервы, истребители — уж будьте уверены, до переднего края «юнкерсов» не допустят. Представьте только — две воздушные армии, да еще какие!..

Но облачность, как и настроение Федотова, то сгущалась, сплошь закрывая небо, то раздвигалась, освобождая мерцающие россыпи звезд. К середине ночи небо почти совсем очистилось, предвещая погожий день, но через полчаса на юге потемнело, и фосфорически блеснули первые молнии. Тяжелый, не отстоявшийся после знойного дня воздух повлажнел, сразу повеяло блаженной прохладой и весело зашумел над землей игривый ветерок.