Впереди — Днепр!

— Совершенно верно, — вскричал Решетников. — Переход к чистой обороне для них гибель! Перейти к стратегической обороне и отказаться от наступления значит признать свое поражение и всему миру, а в первую очередь самим немцам, показать, что война против Советского Союза проиграна. Поэтому будут, будут, — стучал Решетников кулаком по столу, — обязательно будут гитлеровцы наступать. А если так, то на кой черт нам первыми переходить в наступление, подставлять свой лоб, нести излишние жертвы. Не лучше ли подготовить мощную оборону, дождаться наступления противника, измотать его в обороне, а затем всеми силами перейти в контрнаступление и погнать гитлеровцев на запад.

— Это самое целесообразное, — восхищенно глядя на Решетникова, воскликнул Бочаров. — И потерь меньше, и успехи будут колоссальные.

— Значит, мнение у нас единое, — вытирая платком вспотевшее лицо, мягко сказал Решетников. — Так и доложим Военному Совету фронта и в Москву.

* * *

Второй час Манштейн, не отходя от занявшей полстены карты, ровным и неторопливым голосом докладывал заветный «план ответного удара». Заложив ногу за ногу и придерживая левую руку правой, Гитлер сидел безмолвно, не шевелясь и ничем не выдавая своего отношения к словам Манштейна. Начальник генерального штаба генерал-полковник Курт Цейтцлер, наоборот, с удивительным вниманием и нервной напряженностью следил за каждым движением Манштейна, то и дело крохотной авторучкой отмечал что-то в записной книжке, в раздумье морщил покатый лоб и вновь устремлял острый взгляд на карту.

Необычная бесстрастность Гитлера и нервозность Цейтцлера насторожили Манштейна. Он хорошо знал и того и другого. Если Гитлер молчит и столь долго и терпеливо слушает другого, то в нем несомненно борются какие-то ему самому еще не ясные и противоречивые мысли. А это может привести к совершенно неожиданным результатам. Цейтцлер же, всегда отличаясь прямотой в высказывании своих взглядов, так же, видимо, имел какие-то свои планы и теперь, слушая Манштейна, или вновь обдумывал их, или, возможно, склонялся на сторону командующего группой армий «Юг».

Пытаясь разгадать мысли Гитлера и Цейтцлера, Манштейн говорил все медленнее и медленнее, чеканя каждое слово, но много раз обдуманные и передуманные варианты действий вскоре вновь властно завладели им, и он продолжал докладывать, все более увлекаясь и горячась.

— Умный план, несомненно умный, — хрипло и равнодушно проговорил Гитлер, когда Манштейн, резко перечеркнув окруженную группировку советских войск на Азовском побережье, красивым и эффективным, давно подготовленным жестом, закончил свой доклад.

— Но как вы остановите войска, которые по вашим приказам будут отступать от Северного Донца и до самого Днепра? — нервно выкрикнул Гитлер, в упор глядя на Манштейна. — Не будете же вы доказывать каждому солдату, что вы отступаете умышленно, чтобы заманить противника!

Манштейн хотел было ответить, но Гитлер властным взмахом руки остановил его, заметно побледнел, отчего на его впалых щеках еще отчетливее выступили красные пятна, и совсем тихо продолжал:

— Вся история войн наглядно показывает, что всякое отступление, даже если оно преднамеренное, умышленное и преследует великие цели, разлагает войска и деморализует народ. Стоит только начать отступление, как дух армии падает, а народ страны начинает роптать. Вспомните хотя бы древность.

Манштейн хорошо знал любимую привычку Гитлера в своих выступлениях приводить огромное количество исторических примеров, в душе часто посмеивался над этим чудачеством фюрера и теперь, не ожидая ничего нового, слушал рассеянно, для виду задумчиво склонив крупную, с большими залысинами голову.

Но Гитлер, поговорив немного о римлянах и древних греках, на мгновение смолк, хрипло прокашлялся и резко, в упор глядя на Манштейна тусклыми выпуклыми глазами, выкрикнул:

— А вы забыли, как бежали от Волги и каких усилий стоило мне, чтобы остановить ваши перетрусившие войска хотя бы вот тут, у Днепра, за Харьковом и Белгородом? Я пошел на риск, бросил вам на помощь все, и после этого вы предлагаете добровольно начать отступление на целые сотни километров!

Такой взрыв не предвещал ничего хорошего, и Манштейн, внутренне сжавшись, не мог поднять головы и прямо взглянуть на Гитлера.

Неожиданно Гитлер смолк, отпил глоток лимонада и спокойно, ровным и неторопливым голосом продолжал: