Перуджино, его маэстро, был на вершине славы. У него много учеников, образовавших «школу Перуджино». Параллельно с великим Леонардо да Винчи Перуджино усовершенствовал воздушную перспективу и достиг небывалого до тех пор искусства смешения красок. В своих работах Перуджино удалось выразить особенное настроение, особенный оттенок чистоты, нежности и ясности души.
Перуджино увидел, что юноша обладает громадным талантом и достиг уже многого благодаря подготовке у хороших художников, и допустил Рафаэля работать вместе с собой в великолепной зале Совета корпорации банкиров. С жаром принялся Рафаэль за роспись потолка по эскизам нового учителя, стараясь как можно лучше выполнить задуманный план. К удлинённому четырёхугольнику плафона[4]
примыкали шесть треугольных полей с включёнными в них медальонами[5]. В центре был бог искусств Аполлон; вокруг – другие боги Древнего мира: Юпитер на колеснице, запряжённой орлами; Марс, могучий воин; Венера на колеснице, которую поднимали ввысь летящие голуби, и рядом Меркурий, вестник богов, в быстром полёте, а дальше – разнообразные мифологические фигуры.Рафаэль работал с той восторженностью, которая оставалась у него всю жизнь. В свободные часы он бродил по городу и его окрестностям, любуясь и изучая на улицах Перуджи создания рук человеческих, в окрестностях – природные красоты, и вновь и вновь делал зарисовки. Приходилось ему видеть место гибели Грифоне Бальони, и в памяти вставали беспомощно распростёртое тело сына и строгая, величавая фигура матери с лицом, полным скорби. Приходилось видеть великолепный дворец Грифоне со спущенным чёрным флагом и наглухо закрытыми окнами. Со смертью его владельца он стал необитаем; вся семья убитого жила уединённо в загородном замке…
В окрестностях Перуджи молодой художник заходил то в монастырь, то в хижину, везде отыскивая материал для будущих картин. Как-то раз Рафаэль увлёкся красотою местоположения и архитектуры одного монастыря и довольно долго там прогостил. В благодарность за гостеприимство он написал монахам картину.
5
Пришёл к цели
В мастерскую Перуджино один за другим поступали новые заказы. Каждый итальянский городок стремился заказать ему изображение своего патрона – святого, особо им чтимого. Кроме церквей и монастырей требовалось расписывать общественные здания и дворцы богатых граждан. Эти владельцы роскошных палаццо просили украсить стены фресками, изображающими подвиги членов их фамилий, аллегорическими картинами и ликами любимых святых.
Между учителем и учеником почти сразу установились простые, товарищеские отношения. Да и нельзя было относиться иначе к этому юноше, всегда ровному, спокойному и доверчивому, одна наружность которого располагала к нему всякого: стройный и грациозный, с прекрасным девическим лицом и мелодическим голосом, с изящными манерами. Он одевался просто, не вынося ничего яркого, кричащего; из-под тёмного бархатного берета без всяких украшений выбивались каштановые кудри, длинные и мягкие. Не мудрено, что и ученики Перуджино полюбили нового товарища: он никому не отказывал в совете и помощи, со всеми был приветлив, но особенно подружился с Эусебио ди Сан-Джордже.
Их дружба окрепла ещё больше после одного знаменательного дня. В мастерской, как обычно, был изрядный хаос и стоял шум молодых голосов. Здесь велись жаркие споры о чём угодно, лишь бы спорить. Была суббота, ученики с нетерпением ждали конца рабочего дня; толковали, как провести воскресенье, чтобы воспоминаний потом хватило на неделю. Слышались весёлые насмешки:
– Смотри наряжайся получше: vesti un ciocco pare un fiocco![6]
Тебя ведь не слишком богато одарили грации.– Ха-ха!.. Попридержи денежки, приятель, и позабудь хоть половину адресов таверн, которые тебе любы…
– Вассо е V'enere ridacon l’uomo in c`enere…[7]
Эти пословицы и поговорки с упоминанием античных богов: Аполлона – бога искусства, Вакха – бога вина и веселья и Венеры – богини красоты и любви – были в обиходе среди художников.
К этому прорвавшемуся на исходе дня озорству Эусебио оставался равнодушен. Он молча работал над копией с картины учителя «Младенец Иисус и Иоанн Креститель» и не поднимал глаз, казалось, не слыша голосов товарищей. Рядом, у другого мольберта, был Рафаэль.
У Эусебио работа не ладилась. Он откинулся назад, провёл рукой по влажному лбу и вздохнул. Худой, болезненный, он сегодня казался особенно бледным и некрасивым со своими чёрными, торчащими во все стороны волосами, оттенявшими ввалившиеся щёки.
Рафаэль обернулся:
– Что с тобою, Эусебио? Болен?
– Устал. Целое утро бьюсь до одури и не могу поймать этот нежный тон, не нахожу красок, точно картина заколдована.
Рафаэль оторвался от работы, несколько минут внимательно вглядывался в оригинал и копию Эусебио, потом взял палитру и кисть и начал исправлять копию товарища.
– Посмотри, пожалуйста, – сказал он, – как ты думаешь? Мне кажется, этот тон верен.
Эусебио вспыхнул от радости.
– О Рафаэль! – пробормотал он. – Как легко тебе даётся то, чего напрасно ищут другие!