ВПЗР: Великие писатели Земли Русской

– Да. Я не боялся. А боялись – близкие. Боятся, а может быть, и молятся. Помню, я шел как-то по Лондону и увидел вывеску: «Научно-исследовательский институт лечения молитвой». Я и сам молился, но, поскольку я человек хотя и верующий, но не воцерковленный, понял, что и молитв-то я толком не знаю. Так что молился я строками из классиков. Я, например, вместо молитвы шептал последние слова Гоголя: «Господи, как поступить, чтоб навсегда запомнить преподанный мне тобою в сердце урок». И еще строчкой из Пастернака: «О Господи, как совершенны дела Твои, – думал больной». Молился я за себя и за других. Я понимал, что если я уйду, то другим – моим близким – лучше от этого не будет… Вот недавно я ходил на выставку Юрия Роста в Манеже и встретил всю свою команду нейрохирургическую, и они меня узнали! Как-то так, значит, я себя вел, что они меня запомнили… Значит, я как-то отличался от других – в том числе и на хирургическом столе. Помню, операция проходила под местным наркозом…

– И вы что же, им анекдоты рассказывали?

– Нет, я потребовал зеркало заднего вида, чтобы видеть, как мне делают операцию. Смотрел и комментировал. Приговорен я был тогда вполне, процентов… больше чем на 90. Но мне только промыли мозги! Вот все слова точные: язык знает все. Думали, что рак – но его не было, а был просто абсцесс. Вымыли гной – и все.

– Повезло! А страшно, значит, не было…

– Тут не до страха. Я ж говорю – была какая-то встречная мобилизация. Они знали весь приговор, и для них было полным подарком и радостью, что больной оказался мнимый. Вовремя поймали…

– Хороший заголовок: «Андрей Битов. Промывание мозгов».

– Проделали мне дырку в голове… А потом, кстати, мода появилась – оставлять в голове открытую дырку: для связи с космосом. Некоторые сверлят специально.

– Ну а вы-то чувствуете связь с космосом?

– Нет, ну зачем так уж кокетничать. Я – нормальное существо.

– Может, вы это так легко перенесли потому, что по работе занимаетесь размышлениями о жизни и смерти?

– О смысле? Нет, тут иначе; я буровик по специальности (правда, пробыл им недолго, ушел в литературу), и вот я думал – вот они буром пройдут подкорку, войдут в кору…

– …и возьмут керн.

– Да… Найдут некое месторождение. Все было абсолютно так!

– Вам было сколько тогда?

– Человек попадает в критические точки, по моей трактовке восточного календаря, в 6 лет, потом в 18, 30, 42, 54 года. Вот у меня раз это было в 54. Человек в этом возрасте проходит нижнюю точку цикла. Шесть лет – это перед первым сроком, когда человек в школу идет. В 18 – в армию. В 30 жениться пора, в 42 – осуществиться, в 54 – может и концы отдать? Ну, там, плюс-минус… Все это, впрочем, условно. Но тем не менее – когда проходишь эти точки, надо к себе быть очень внимательным. Раньше было другое отношение к возрасту, а теперь все стали какие-то вечные.

– В каком смысле?

– Как еще Солженицын в «Крохотках» сказал про советского человека – «Мы не умрем». А впрочем, может, это и правильно. Не думать о ней ежесекундно. Главное – чтобы помереть не позорно. «Господи, я не готов!» – строчка из любимого негритянского spiritual. Я много занимался нашим негром Пушкиным в последнее время и увидел, что на всем протяжении жизни у него – готовность умереть сопровождает повышенную активность жизни.

Пушкин

– Много написано о том, что Пушкин был глубоко религиозен… Отсюда, наверно, и готовность?

– Верующим он был безусловно!

– Но когда пишут о его глубочайшей религиозности – что вы думаете?

– Конечно Пушкин, бедный, подпадал под действие всех идеологических кампаний, какие только были возможны. Кого только из него не пытались сделать! А он просто был живой. На все смотрел открытыми и честными глазами. Поэтому мог выражать весьма противоположные точки зрения.

– Вот как вы, например.

– Ну… А если я не хочу стоять и с Пушкиным рядом? Если человек независим – то он независим. И его никуда не удастся приписать. Пушкина не надо истолковывать, его надо хоть раз прочесть. Он не Христос и не Антихрист. Глупо ставить нас перед таким выбором!

Астафьев

– Вы были в одном клубе с Виктором Астафьевым.

– В каком?

– Как в каком? В Русском Пен-клубе.

– Я не уверен…

– Однако есть такая информация. Вы с ним очень разные, я вот о чем.

– Эта граница между почвенниками и горожанами, – ее же искусственно провели… Ему, правда, было не до этого деления, он был самостоятельной фигурой. Астафьев был мужик смелый, открытый. Им гордилась вся область, и даже обком ему помогал. Он был одновременно великий писатель и областного, и всесоюзного масштаба. Так что…

– А как ему пенсию перестали платить местные начальники, когда он стал власть поругивать? Как же им было не стыдно у него пенсию забирать!

– А им никогда ничего не стыдно.

Что есть элита

– Вы часто говорите о том, что не считаете себя элитой, – а кто ж тогда по-вашему элита?

– Элита – это какой-то вообще дерьмовый термин. Какая у нас может быть элита, когда всю породу уничтожили большевицким геноцидом? Последовательно же классы уничтожались!