О том, что Николай II и его супруга уже накануне рождения наследника предполагали возможность диагноза гемофилия, свидетельствует письмо Николая II, написанное буквально на следующий день после рождения цесаревича Алексея – 1 августа 1904 г.: «Дорогая Милица.[792]
Пишу тебе со слов Аликс: слава Богу, день прошел спокойно. После перевязки в 12 часов и до 9 часов 30 мин. вечера не было ни капли крови. Доктора надеются, что так будет продолжаться. Коровин остается на ночь. Федоров уезжает в город и вернется завтра. Он нам обоим чрезвычайно нравится! Маленькое „сокровище“ удивительно спокойно, а когда ему делают перевязку или оно спит или лежит и смеется. У родителей теперь немного отлегло от сердца. Федоров говорит, что по приблизительному исчислению потеря крови за двое суток составляет от 1/8 до 1/9 всего количества крови».[793] Император в записке упомянул о двухдневном пупочном кровотечении. Поэтому очень симптоматично, что на момент родов в Петергофе оказался профессор-хирург Военно-медицинской академии Сергей Петрович Федоров,[794] который тогда в своих исследованиях был ближе всего к проблемам гемофилии. Видимо, родители наследника, просчитывая негативный сценарий, заранее озаботились приглашением «узкого» специалиста в Петергоф.Вплоть до 8 сентября 1904 г. в дневнике Николая II нет упоминаний о кровотечении. Видимо, весь август родители надеялись, что «пронесет». Но когда к началу сентября гемофилия наследника стала фактом и, одновременно, государственным секретом, Николай II сдержанно записал в дневнике: «Аликс и я были очень обеспокоены кровотечением у маленького Алексея, которое продолжалось с перерывами до вечера из пуповины. Пришлось выписать Коровина и хирурга Федорова, около 7 часов они наложили повязку. Маленький был удивительно спокоен и весел! Как тяжело переживать такие минуты беспокойства; около 7 часов они наложили повязку».[795]
Затем на протяжении последующих трех дней он с глубокой тревогой констатировал: «Утром опять на повязке была кровь; с 12 часов до вечера ничего не было»; «Сегодня целый день у Алексея не показывалась кровь; на сердце так и отлегла щемящая забота»; «Кончилось кровотечение уже двое суток».[796]С этого времени «фактор наследника» превращается в постоянно действующую дестабилизирующую составляющую политической жизни самодержавной России, для которой всегда была характерна высокая степень персонификации власти.
В ноябре 1904 г. наследнику вновь понадобилась медицинская помощь. Лекарский помощник Поляков сообщал, что хирург С. П. Федоров нанес «еще два визита» в Александровский дворец. В конце ноября 1904 г. личный секретарь императрицы Александры Федоровны граф Я. Ростовцев направил письмо с грифом «конфиденциально» инспектору Придворной медицинской части проф. Н. А. Вельяминову. В нем он сообщал, что «профессор Военно-медицинской академии С. П. Федоров был приглашен для пользования Его Императорского Высочества Наследника Цесаревича и оставался во дворце двое с половиною суток безвыездно».[797]
Из переписки, носящий финансовый характер, можно точно установить, как часто наследнику требовалась помощь хирурга Федорова. В течение зимнего сезона 1908–1909 гг. Федоров приглашался к наследнику 4 раза: «В декабре (на Рождество) 1908 г. он однажды был экстренно вызван из Москвы», следовательно, этот визит ему оплатили как четырехдневный.[798]
Всего врачу заплатили 350 руб. В августе 1909 г. он посетил наследника еще 4 раза (200 руб.).[799] В конце концов медицинские услуги Федорова были оценены не только в материальной форме: в 1909 г. он удостоился звания почетного лейб-хирурга.Со временем С. П. Федоров стал «своим» врачом в царской семье. Поэтому в январе 1915 г., после того как во время железнодорожной катастрофы едва не погибла А. Вырубова, для ее лечения также пригласили С. П. Федорова. Вместе с тем конкуренция среди медиков за близость к императорской семье оставалась очень жесткой. Как пишет А. Вырубова, лечившая ее княжна Гедройц «не допускала профессора Федорова меня лечить, сделав сцену Государыне». Только по настоянию проф. Гагенторна[800]
Федоров был все же приглашен. При этом он проявлял себя, как опытный царедворец. По словам А. Вырубовой, он, «чтобы быть приятным г-же Гедройц и косвенно Государыне, которая верила ей, не желал вмешиваться в неправильное лечение. Гагенторн не побоялся высказать свое мнение и очень упрекал Федорова. Оба профессора, в присутствии Ея Величества, в моей маленькой столовой на столе положили мне гипсовую повязку… Государыня была обижена за Гедройц и первое время сердилась».[801]