Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры

В ретроспективе традиций предшествующей эпохи натурфилософский интерес к анатомическим исследованиям предстает закономерным выражением тех идеологических трансформаций, которые наблюдаются в отношении к теме смерти начиная с эпохи Просвещения. Просветительский пафос аналитического (собственно анатомического) исследования природы уступает романтическому пафосу металогического синтеза. В 1825 г. Михаил Павлов публикует в журнале «Мнемозина» статью «О способах объяснения природы». Вослед Окену (чей портрет открывал номер журнала) Павлов излагает принципы натурфилософской редукции и в качестве примера приводит силлогизм, призванный объяснить логическое соотношение общего, частного и особого: «Разум, рассматривая людей как особых, находит во всех нечто общее и это общее есть человек, как понятие, или как вид (specie); рассматривая человека вообще, находит, например, что он смертен. Смертность в сем случае будет высшее понятие, следовательно общее; человек будет в отношении к нему частное; сказать: человек смертен будет суждение; но в понятии: человек не видно особых. Человек как вид (specie) не умирает; умирают люди, как особые (individua), потому разум общее старается свести на особое посредством частного, или особое подчиняет общему посредством частного» [Мнемозина 1825: 26–27]. Ввиду (психо)логической стратегии, подчиняющей особое «общему посредством частного», «человек как вид» равно представлялся сферой физиологической или даже попросту телесной комбинаторики (буквализованным гротеском такой комбинаторики как раз-таки и служит созданный Франкенштейном «человеко-труп»), но также – сферой таинственной экзистенциальной медиации, связывающей тело и труп, жизнь и смерть. Анатомия корректирует философские прозрения о единстве органической и неорганической природы и служит практическим способом к познанию первоэлементов и законов этого единства. Исследовательским объектом анатомии по-прежнему остаются трупы («базовая форма тела для медицины», говоря словами Бодрийяра [Бодрийяр 2000: 216]), но налицо и новое. Анатом-натурфилософ ориентируется на изучение мертвых тел, но пафосом этого изучения отныне выступает интерес к функционированию тела вообще, интерес к механике тела, сопротивляющегося смерти. Традиционное внимание анатомии к мертвому телу приобретает в контексте шеллингианства инновативную гносеологическую перспективу. Патолого-анатомические манипуляции «медикализуют» смерть, но также мистифицируют и «виртуализуют» ее, наделяя мертвое тело неведомой ранее информативностью. Для натурфилософа мертвое тело и, соответственно, смерть интересны не сами по себе, но «подытоживаемой» ими жизнью. «Труп молчит, или дает обеты, которые лишь приводят в сомнение о действиях жизни», – пишет Одоевский [Одоевский В. Ф. 1913: 54]. Больной и мертвый организм интересен как проявление всеобщей метаморфичности, органической эволюции, «с точки зрения» которой и болезни, и сама смерть – фаза единого жизненного процесса, аксиоматически удостоверяющего свою недискретность и континуальность в феноменальном многообразии природного мира. Одоевский, при всей своей индивидуальной незаурядности, демонстрирует поэтому вполне характерное умонастроение своего поколения, видящего в анатомии не только стратегию «рассечения», но и стратегию «вос-соединения» – установление «общих» законов, призванных обнаружить априоризм природного единства[288].