Врачи: Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выж

Изучая образ жизни Игнаца Земмельвейса спустя несколько лет после сделанного им открытия, трудно не прийти к заключению, что он жил в плену самоисполняющегося пророчества. Он, похоже, считал себя неловким, непривлекательным чужаком, явившимся из неправильного места и неправильного социального круга, говорящего на неправильном диалекте и не получившего желаемую работу в университете; короче говоря, вечным аутсайдером, стучавшимся в ворота академического Пантеона, которого сам себя считал недостойным. Ни его гений, ни влиятельные друзья, ни величайшее научное открытие не помогли ему преодолеть острое чувство неполноценности, связанное с его, по сути, плебейским происхождением. Эта самооценка уживалась в нем с такими, кажущимися несовместимыми качествами, как тщеславие, злобность и, наконец, всепоглощающее чувство собственного величия, которое, в конце концов, уничтожило его.

В разгар шумихи вокруг его теории контракт Земмельвейса как ассистента акушера 20 марта 1849 года подошел к концу. Клейн, при поддержке друзей из министерства, отказался возобновить его, несмотря на уговоры Рокитанского, Шкоды и Гебры. Земмельвейс раздражал его не только тем, что продвигал свои идеи, но и своей постоянной готовностью разъяснять всем, кто обращался к нему с вопросами, что они становятся убийцами, если не моют руки в растворе хлора перед осмотром роженицы. Он был извергающим адское пламя проповедником и одновременно голосом совести, своего рода мессией, с которым никто не хотел оказаться рядом. Многих акушеров, которые вообще-то склонялись дать шанс его технике, оттолкнула грубость методов, которыми он пытался заставить их испить из своего антисептического корыта истины.

Клейн не внимал никаким увещеваниям, а время шло. Продолжительные уговоры гениального триумвирата вынудили его предпринять некоторые действия, и через три года после выявления причины послеродовой лихорадки, 15 мая 1850 года, безработному Земмельвейсу наконец-то позволили выступить с сообщением перед коллегами на форуме Венского медицинского общества. В июле 1849 года, через четыре месяца после его увольнения Клейном, благодаря поручительству и финансовой поддержке трех своих друзей Земмельвейс был избран членом этого общества. Похоже, к тому моменту он чувствовал себя более уверенно, поскольку Рокитанский тогда уже получил пост президента этой организации. Но, как бы то ни было, имеются свидетельства, что он и сам прекрасно справлялся. По окончании последовавшей за его выступлением дискуссии, которая продолжилась на июньском и июльском заседаниях, ректор объявил, что диссертация Земмельвейса одержала громкую победу.

На тот момент теория Земмельвейса о причинах возникновения послеродовой лихорадки была на грани признания, несмотря на то, что ее автор использовал иногда контрпродуктивные способы ее продвижения. Она получила поддержку новых руководителей медицинского общества Вены, а также благодаря открытому обсуждению прошла клинические и лабораторные испытания, которые только упрочили ее успех. Но в то же самое время, практически мгновенно, Земмельвейс сделал две серьезные самоубийственные ошибки. Во-первых, он не опубликовал свою презентацию и материалы, подготовленные для дебатов в Венском медицинском обществе; поскольку он не представил их в письменном виде, его лекции и комментарии публиковались только в виде кратко сформулированных тезисов, в отличие от возражений его оппонента Эдуарда Люмпа, напечатанных полностью. (Аргументы Люмпа опирались на старый тезис о том, что большие сезонные колебания в заболеваемости послеродовой лихорадкой доказывали, что причиной не могла быть так называемая «трупная инфекция». Так как Земмельвейс еще не опубликовал свою работу, а труды его друзей были фрагментарными, Люмп не верил, что сезонный характер заболевания был менее очевидным, чем подлинная причина инфицирования.) Во-вторых, когда Земмельвейсу предложили невысокую клиническую должность, некоторым образом ограничивающую его преподавательские прерогативы, для его уязвленного эго это стало последним оскорблением. Пять дней спустя, даже не попрощавшись со своими друзьями и сторонниками, не поделившись ни с кем своими планами на будущее, он сбежал из Вены.

Рокитанский, Шкода, Гебра и другие были шокированы. Они дарили ему воодушевление, поддержку и дружбу, с нетерпением ожидая, что он достигнет высокого положения в медицинской школе. Лишь спустя годы Рокитанский простил его, а Шкода никогда не писал ему и, говорят, больше никогда не произносил имя Земмельвейса. Такой поступок был сродни дезертирству верного воина посреди решающего боя.