Врачи: Восхитительные и трагичные истории о том, как низменные страсти, меркантильные помыслы и абсурдные решения великих светил медицины помогли выж

Сэр Фредерик Тревес, один из ведущих хирургов Англии конца девятнадцатого – начала двадцатого веков, получил образование в Лондоне в начале 1870-х годов. В возрасте около пятидесяти пяти лет он оставил практику и посвятил все свое время делу, в котором проявил такой же талант и умение, как в своей операционной: он стал писать книги и очерки, многие из которых рассказывали о его профессиональной жизни хирурга, а также впечатлениях, полученных им в путешествиях по миру. Из-под его пера вышел такой шедевр, как «Человек-слон». Следующее эссе из серии классических рассказов, частью которой является это произведение, носит название «Старая приемная». В нем этот одаренный писатель описывает операционную Лондонской больницы, какой она была до того, как мир узнал учение Пастера:

Лечение было весьма примитивным. Хирург был суров. Такое отношение он сохранил с тех времен, когда операции проводились без анестетиков, и ему приходилось быть резким, сильным, быстрым и не обращать никакого внимания на ощущения пациента. Боль была его непременным спутником. Она была прискорбной составляющей самой болезни. Избежать ее было невозможно…

В печи операционной всегда горел огонь, невзирая на время года и суток, поскольку он должен был быть всегда под рукой для нагрева утюгов, которые хирурги использовали для прижигания ран и остановки кровотечения, как поступали врачи еще со времен Елизаветы. Антисептиков тогда не было. В палатах свирепствовал сепсис. Практически все крупные раны были инфицированы и гноились, что и являлось наиболее распространенным предметом разговора, так как это была самая очевидная особенность работы хирурга. Гной классифицировался по степени зловредности. «Доброкачественный» считался довольно хорошим признаком, им можно было почти гордиться. «Кровянисто-гнилостный» не только отличался отвратительным внешним видом, но являлся прискорбным знамением, в то время как «ихорозный» гной представлял собой наиболее злокачественную трансформацию тканей.

Не было ни одного пациента, не подвергшегося заражению. Действительно, чистота была недостижима. Она считалась противоестественной и необычной. Палач тоже может делать себе маникюр перед тем, как рубить головы. Хирург оперировал в одежде, напоминавшей сюртук из черной ткани. Он был жестким от крови и грязным от многолетнего использования. Множество омерзительных пятен на нем являлось убедительным доказательством мастерства хирурга. Конечно, я тоже начинал свою хирургическую карьеру в таком сюртуке и очень гордился этим. На раны накладывали повязки из корпии, пропитанные маслом. И масло, и материал были однозначно и откровенно септическими. Корпия – это нити, нащипанные из износившегося хлопкового постельного белья и прочей ветоши. Современный механик, вероятно, выбросил бы их, посчитав слишком грязными, чтобы протирать ими детали автомобиля.

Сопровождающее гнойные раны зловоние в палатах забыть было нелегко. Я до сих пор могу вспомнить его без малейшего труда. В каждой палате была одна общая губка. Этим пропитанным гноем предметом и когда-то чистой водой из тазика омывались по очереди все раны пациентов палаты два раза в день. Данный ритуал уничтожал все шансы больного на выздоровление. На моей памяти был случай, когда целая палата была уничтожена госпитальной гангреной. Сегодняшний студент ничего не знает об этом заболевании. Он никогда не сталкивался с ним и, слава богу, никогда уже не встретит его в своей практике. Люди часто говорят, как прекрасно, что благодаря хирургии пациенты могли выжить в те дни. На самом же деле, не умирали лишь немногие из них.

Отношение населения к больницам и их работе в те времена, о которых я пишу, можно проиллюстрировать таким случаем. Мой хирург поручил мне получить у женщины разрешение оперировать ее дочь. Операция предполагала разрез небольшой величины. Беседа с матерью проходила в приемной. Я очень подробно обсудил с ней процедуру, как мне казалось, в сочувствующей и внушающей надежду манере. После того как я закончил свою речь, я спросил, согласна ли она на операцию. Она ответила: «О! Конечно, можно сколько угодно рассуждать о согласии, но кто должен платить за похороны?»