Враг народа. Воспоминания художника

Иначе думал сам художник. Не вдаваясь в подробности лицемерных пассажей красиво написанных писем, В. Я. попросту, по-крестьянски хитрил, намереваясь сохранить заработанные в Австрии деньги, — остается неясным, выдал ли он обещанный фонду дар в 5 тысяч долларов! — и бесплатно проехаться на Америке. В конце концов после полугода бесконечных хлопот во все стороны — американским поклонникам, князю Багратиону-Мухранскому в «генштаб», правозащитникам — трюк сработал. Он получил визу в Америку, в славный город Нью-Йорк («как я говорил, первому сообщу вам о моем переезде с пересадкой во Франкфурте… Леня встретил… щас у него в плохих условиях…»), но сообщил мне через месяц, 1980.05.17, суб., 23.55, а открытку в два цвета: красное и голубое — опустил 17 июня, с сугубо перечеркнутым адресом Леньки Милруда и своим новым жильем Е 12 ст., дом 410, кв. 14, где он и умер через семь лет в «дурацкой формы квартире» за 150 долларов в месяц.

Ленька Милруд был нашим общим московским знакомым. В Нью-Йорке снимал комнату и, в свою очередь, сдавал квартирантам нары по 100 долларов с рыла. «Коечники» — Лимонов, Стукман и Ситников. Нары напоминали Таганскую тюрьму, но там плохо, но кормили. «Чаплин» не кормил, а только брал.

Озорство духа и прием грубого насилия!

У меня сохранились письма русских эмигрантов, осевших в Нью-Йорке и принимавших деятельное участие в судьбе «коечника» Ситникова.

«Вася живет заброшенным и никому не нужным в Нью-Йорке», — пишет ночной таксист и журналист Николай Гридин 12 ноября 1981 года.

Поэт Эдуард Лимонов, бывший «коечник» Милруда и сам нищий, говорит, что «Вася ничего не рисует, а только собирается».

Остается неразрешимой загадкой жадное, страстное, неудержимое желание художника, в общем-то не склонного к перемене мест («от щастья щастья не ищут»), попасть в Америку, хотя был выбор — роскошное предложение кожевника Иосифа Ботмана «поработать в Мюнхене», где и музеи, и помойки, и тихо, и заказчики. Тирольский затворник более года употребил, добиваясь «американского приглашения», а когда его получил от слависта из Калифорнии Игоря Мида, то застрял в Нью-Йорке, где «все как на Сретенке в 1927 году, — толкучка, и помойка, и школа высшего мастерства».

Город Нью-Йорк стал центром современного искусства и торговли, но В. Я. не принимал участия «в гонке», он, если хотите, вообще не художник, а рисующий инвалид с пособием в 350 долларов и талонами на проезд. Большая русская колония. Есть заказчики. Мясники. Кожевники. Мебельщики. Могильщики.

Торговец похоронными принадлежностями Владимир Смертенко, пораженный талантом Васьки-Фонарщика, — В. Я. привез с собой один-единственный «второстепенный пустячок», все пятнадцать картин (фотосъемка Ботмана, 1980 г.) были проданы в Австрии! — заказал мастеру большую картину «Пышные современные похороны а ля Репин». Картина создавалась на заднем грязном дворе, среди памятников могильного зодчества, и художник быстро затосковал.

«У меня сорвано настроение!.. Вообразите себе Пушкина, сидящего в деревне за сараем и пишущего стихотворение „для берегов отчизны дальней он покидал сей край чужой“, а бешеная собака, пробегая мимо него по грядкам моркови без разбора, на глазах у Александра Сергеевича с пеной у рта молча набросилась на соседского подростка, и тот визжа извивается, лежа на спине и отбиваясь от нее ногами и руками»

(В. Я.).

Исполнитель устал. Неизвестно, какая бешеная собака его отвлекла от дела, но картина осталась незаконченной.

В Советской России, начиная с 1934 года, с первой пытки в «органах» художник прошел все круги ада, от психтюрьмы в Казани до унизительного подпольного образа жизни с приводами в милицию и остракизмом всемогущих академиков реализма. Его новые педагогические приемы изучали не в Академии художеств, а на семинарах по труду и гигиене душевнобольных людей. Официальная, консервативная, академическая гильдия, выжившая при всех политических режимах, считала его не художником, а проходимцем от искусства и валютным спекулянтом. В Москве, в тех же академических кружках, повязанных родством и ремеслом, распространяли слухи, что В. Я. плохо приняли в Европе, — как будто они хорошо принимали! — и не выставляют в Америке! Выставочную деятельность, о которой так ретиво хлопочут академики, Васька-Фонарщик считал занятием пустым, нудным и ненужным настоящему художнику, публичный успех — опасной для творчества химерой и ядовитым вирусом на халтуру. Соответственно своим взглядам, которые можно оспаривать и уважать, он лениво, спустя рукава трудился в Нью-Йорке.