Враг народа. Воспоминания художника

* * *

Летом 1957-го я надолго застрял в Москве в ужасающем положении молодого инвалида, брошенного на произвол судьбы.

Едва выскочив из вагона, я позвонил Лене по телефону, награвированному на этюднике черенком моей кисти, с замиранием сердца назвал себя. «А вы кто?» — спросил незнакомый голос ее тетки и следом за ним любимый и безразличный, как ледяная гора: «Нет, я не могу, мы сегодня едем на дачу. Вы меня случайно застали и будем в конце августа, может быть тогда…» Забегая наперед, скажу, что в конце августа я позвонил. К телефону подошла та же тетя и отрезала, чтоб я забыл номер их телефона, в противном случае она вызовет милицию!

Совершенно убитый и пустой, я осмотрел списки учеников московского училища и обнаружил вместо моей фамилию Неделина.

По дороге в Министерство культуры РСФСР, что на Софийской набережной, со мной случился приступ защемления грыжи. Я ревел, стонал, корчился на тротуаре до тех пор, пока внимательный прохожий не вызвал, «скорую помощь». Я очутился в Басманной больнице, где после удачной операции провалялся две недели на больничной койке.

Международный фестиваль молодежи, куда я собственно и стремился попасть в первую очередь, я наблюдал из окна Басманной больницы.

По нарядно украшенной Басманной улице кочевали толпы восторженной молодежи, с открытых грузовиков наяривал джаз. На виду у пораженных москвичей иностранцы целовались взасос.

Меня посетил брат Шура с чемоданом пива и соленой воблы. Весь день мы просидели в садике, выпили пиво и сыграли партию в шахматы. Совершенно пустой, с кровоточащей раной на боку, я вернулся в Елец, чтоб забрать вещи. Хозяйка считала, что я умер. Мой этюдник с красками исчез. Картинки валялись в мусоре. В Брянск я приехал с пустым чемоданом. На крыльце сидела мать в зеленой чалме и грызла подсолнух. На месте хибарки Чубаркиных строился большой, сосновый дом. Удрученный невзгодами, я сидел дома, маялся и тосковал, изредка посещал клинику и читал книжки.

Наших «великих князей», как Вощинский называл горком, с треском поперли со всех постов. Бондаренко спился, а его Софка чокнулась, когда пришли отбирать казенную «победу». Вощинский в красках написал портрет нового вождя (фамилию забыл!) и прославился. Его приглашали на всякого рода собрания и съезды. Предлагали издать воспоминания.

«Сковорода» с агрессивными коблами и мясистыми девками, облитыми дешевым одеколоном, мне опротивела. Меня потянуло к церковной благодати. На Успенье Пресвятыя Богородицы (28 августа) я отстоял всю службу, но основательно привязаться к православию не мог, меня удручали толчея в церкви, разнобой в молитве, потом никто не мог объяснить, почему женщины стоят в платках, а мужчины вынуждены обнажить голову?

Все на свете — вздор!

Где Бог, с которым стоит познакомиться?

5. Средняя полоса России

Письмо Министерства культуры РСФСР извещало, что вместо Иркутска, от которого мне удалось больным и беспомощным отвертеться на летней встрече, я назначаюсь в художественное училище города Чебоксары.

Об этом городе на Верхней Волге, из уроков географии я знал, что он «столица» Автономной Советской Социалистической Республики в составе РСФСР. Об экзотическом народе учебник сообщал:

«После пятилетней войны 1550–1555 годов Казанское ханство покорилось московскому Царю Ивану IV. Трудящиеся массы Поволжья — татары, марийцы, удмурты, чуваши, мордва оказались под двойным гнетом московских и местных феодалов. Их обложили ясаком — куницами, медом или деньгами».

В чувашском краю без меда, куниц и денег я прожил полтора семестра и сменил три «угла», то и дело попадая к алкоголикам и дебоширам. За исключением трех однокашников из Ельца, местные студенты считали меня заезжим проходимцем, что, в сущности, и было. Я всецело стремился быстрей разделаться с ученьем, получить диплом и удрать в Москву. Начальник училища Орест Иванович Бургулов, усатый чуваш в сапогах, слезно умолял меня не совращать чувашей в «формализм», а готовить дипломную картину. За мной закрепилась репутация эксперта современной живописи, и посыпались приглашения местных правдоискателей. Заядлым спорщиком оказался горьковчанин Валерка Мазур. Он чаще всех тащил меня на борщ к бабушке и больше всех упирался в своем невежестве. «Прямая перспектива совсем необязательна в живописи», — говорю я. «Как же необязательна, если все линии сходятся в одну точку?» — Мазур мне. Юрка Давыдов предпочитал, чтоб я лично переделал его живопись, а он посмотрит со стороны. Игорь Майков писал стихи и вечерами просиживал, подыскивая рифмы. «Игорь, ищи не рифму, а образ, — давал я совет, — почитай Велимира Хлебникова:

Граждане города голода,
Когда сам Бог на цепь похож,
Вперед колодники земли,
Вперед, добыча голодовки.

Вот он, образ!»