Враг народа. Воспоминания художника

— Ничего не вижу, — отвечаю, не моргнув глазом.

— Как это?

— Весь мир в разноцветных точках, земля в точках, небо в точках, люди и животные в точках. Марево разноцветных точек.

— Так, — сказал полковник. — Импрессионист! Негоден к строевой службе в мирное время, а в военное только к нестроевой. Слушали — постановили!

После полудня мне выдали военный билет с печатями негодности.

Да здравствует Шандор Петефи и полковник медицинской службы!

Слава Вооруженным Силам Советского Союза!

21 июня 1958 года я получил диплом, а 22-го уже сидел в купе с фанерным чемоданом моей бабушки.

6. Братья изящных искусств

Звезда Фаворского и его последователей поднималась в новом блеске. «Генеральная амнистия всех идей» не застала их врасплох. Он и его школа держали под рукой примерное ремесло.

В Москве я гулял по мастерским известных художников — Богородский, Каневский, Чернышев, Ювеналий Коровин, Нисский, Павел Корин. Туповатого Жилинского я пытался учить «искусству абстракции», он с высокомерной усмешкой соглашался измениться, но продолжал мазать свое.

У памятника В. В. Маяковскому на Садовом кольце собирался московский «хайд-парк», Володя Каневский читал свои вирши, рядом ругались и спорили о политике.

К двадцати годам я вырос в костистого, широкоплечего мужика с отвратительной наружностью. Явные красавицы шарахались от меня в сторону. Приходилось топтаться у косолапых и кривобоких интеллектуалок, одетых побогаче.

Скульптор И. С. Ефимов позволил организовать в своей мастерской показ и обсуждение моего короткого и сумбурного творчества, Я разложил свое производство по полу, от рисунков натурщиков до «исторических» композиций типа «Ярославна», «Садко», «Хоровод» и все в том же духе. Мы пригласили множество народу, знавшего меня по позировке, — Бруни мать и сын, Захаровы, Илларион Голицын, Жилинские, Дервизы, киношник Урусевский, приехавший из Питера Коля Ветрогонский и незнакомые мне музыканты Каретников и Брамлей. Приговор профессионалов рисования был суров — «ну вот, еще один декадент»! Я не обиделся. Артельный способ работы я не принимал на дух и знал, что кроме школы Фаворского существует много значительных и духовно мне близких созидателей. Мой домашний бунт поддержал один старик Ефимов: «Ты готовый мастер, тебя нечему учить’», а кинооператор Сергей Урусевский, сам отличный живописец фовистского направления, отобрал акварель и вручил мне десять рублей, при гробовом молчании присутствующих профессионалов.

Да, моя техника оставалась кустарной, выдумка хромала, давил орнамент, но вещи выпадали из монотонного ритма семейного ремесла, и это было важным достижением.

* * *

Год или два назад я купил на вокзале роман Иоганна Вольфганга Гете в переводе Бориса Пастернака, в превосходных гравюрах А. Д. Гончарова. Книжка — шедевр артельного, содружества. Выразительные, сочные гравюры.

Андрей Дмитриевич Гончаров занимал видное положение в московском искусстве. Любимый ученик Фаворского, он захватил все изобразительные жанры, дозволенные «соцреализмом», от фресок и мозаик в метро до станковой живописи, мелкой пластики и гравюры, где он особенно прославился. Кроме этого, Гончаров занимал доходный профессорский пост в институте «Полиграф» на Садовой-Спасской.

С рекомендательным письмом сразу четырех заговорщиков — И. С. Ефимова, Сергея Урусевского, Фаворского и Милы Дервиз я постучался к нему в контору в июле 1958 года.

Мой внешний вид — коротко стриженный, круглоголовый, в полосатой рубашке Ефимова, в синих вельветовых штанах, с папкой под мышкой — ничем не выделялся из толпы миллионов, выползавших из метро «Ботанический сад», но, едва переступив порог конторы, я сразу произвел невыгодное впечатление на профессора Гончарова. Он этого не скрывал, но быть хамоватым и безразличным до конца ему мешало письмо, подписанное уважаемыми коллегами.

Никакого родства душ!

Едва взглянув на пару моих работ, повадкой копытной твари, привыкшей топтать траву и деревья, без лишних объяснений, он дал мне под зад копытом:

— Молодой человек, мы рисуем обложки, а не картины. Я — метранпаж, а не декадент!

Ясно, я чужой! Тут я не нужен!

«Каждый сверчок, знай свой шесток!»

Хоть убей, но не помню, кто навел меня на ВГИК?

Да, я позировал Аминадаву Каневскому и что-то слышан от его сына, мечтавшего о кино, но, скорее всего, меня отвез туда казанец Игорь Вулох, как и я, решивший покорить Москву В любом случае, туда я поплелся стой же папкой, трамваями, на задворки Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, и был сразу допущен к экзаменам.

В этот модный институт ехали со всех шестнадцати советских республик по специальным путевкам комсомола. Я не состоял в комсомоле, родители не подавали заветного конверта с подарками, и я не носил громкую фамилию, как мои друзья Каневский, Коровин, Ромадин, Боим, Пушкин и Бенкендорф.

Мне не раз потом говорили, что сдать экзамены на «отлично» с первого захода и поступить — случай уникальный и, следовательно, необъяснимый.