Враг народа. Воспоминания художника

Москва. Городская окраина. Ростокинский проезд. Полустанок Маленковская, кратчайший путь от общаги до здания института. Туда ходил автобус, но мы предпочитали бегать пешком, мимо стадиона и гостиницы «Турист» на Мазутную улицу.

Общагу, пятиэтажное здание серого кирпича, неизвестный архитектор построил с дальним прицелом — авось пойдет под школу, авось под казарму, авось под конторы. Здание на цоколе полированного гранита, с пилястрами по фасаду, но без ванных кабинетов и лифта, сдали ВГИКу под общежитие.

На первом этаже жили комендант и сторожиха. Со второго по пятый забили студентами пяти факультетов: сценаристы, киноведы, операторы, режиссеры, актеры, художники. По обеим сторонам длинных коридоров тянулись нумерованные комнаты на три койки. С начала ученья люди сходились по профессии, реже землячеством азиатов, кавказцев, иностранцев, и так держались до конца пятого курса. Опоздавшие к началу занятий теряли привычное место и попадали на пустующие койки к чужакам. Так, осенью 1958 года в комнату ко мне пришла пара симпатичных киноведов, Агишев и Ворошилов, впоследствии ставшие известными людьми. Я занял светлое место у окна, намереваясь красить этюды лесных далей, не выходя из комнаты. На подоконнике лежали замызганный красками этюдник легендарного Валентина Серова — подарок скульптора И. С. Ефимова, пара альбомов и горсть простых карандашей.

— Значит, художник? Будем знакомы, — начал Андрей Агишев. Представился и я.

Мы сошлись плотнее в конце октября, потому что дня через три несчастных первокурсников повезли убирать картошку в отстающий колхоз. Ничего примечательного и яркого. Студент Андрон Кончаловский сразу заболел отравлением желудка и удрал домой. Будущих актеров Ивашева и Светличную застукали на сеновале голыми. Богатырь Юрченко подрался с руководителем отряда.

В ноябре втроем мы бегали в институт.

Меня страшно забавляло, что в курилке встречаются драматург Дубасов, режиссер Бенкендорф и актер Пушкин. Три исторических персонажа. Не знаю, каково их отношение к знаменитым однофамильцам, кажется, никакого, но смотреть без смеха я не мог и ради хохмы занимал сигареты то у одного, то у другого, пока не отказали.

Привилегия института заключалась в том, что там с утра до вечера крутили ворованные иностранные фильмы, в курилке трепались по-французски с арабами и строевым шагом, под командой генерала, бравшего Берлин, маршировали на практические занятия в киностудию.

Рисовать там не умели. Студенты декфака протирали штаны в библиотеке, копируя из журналов и книжек композиции модернистов, а, поскольку советская власть составлена из сплошного абсурда, то объяснить, каким образом в «идеологический» институт попадали свежие книжки парижского издательства «Скира», я не берусь. Скорее всего, их присылал издатель бесплатно, а руководитель факультета Федор Семенович Богородский не считал их подрывным материалом.

Нижегородец родом, друг Велимира Хлебникова и, разумеется, футурист, он вовремя спохватился, на острове Капри сошелся с Максимом Горьким и рано добился высокого положения в советском обществе. Бывший военный летчик, цирковой артист и поэт абсурда стал видным чекистом, депутатом Моссовета, академиком живописи и председателем МОСХа. Постоянно бывал за границей, знал индийских гуру, итальянских издателей и русских неудачников, застрявших в Париже. Оттуда он привозил пестрые галстуки, дареные картинки и крепкий аромат свободы.

Злые языки болтали, что декоративный факультет с постоянной зарплатой он организовал, в корыстных целях. В известном «доме Фаворского», где фронда режиму была исторической традицией, нашего уважаемого профессора обзывали выскочкой и подлецом, конечно, не без тайной зависти. Богородский обладал вкусом к сладкой жизни и прирожденным шармом, постоянно работавшим в его пользу Высшее, партийное начальство его обожало, жил он легко и беззаботно, и после его преждевременной кончины осенью 1959 года в архиве не нашли ни одного изображения советских вождей, что говорило в пользу его гражданского мужества, а не подлости, лести и невежества. Лично мне он ставил сплошные «пятерки», следовательно, «подлеца» я обожал — для меня он был покровитель, учитель, приятель, попросту Федя-Акробат.

Нечистоплотная личность широкого кругозора. Живое любопытство к авантюрам. Федя-Акробат верой и правдой служил господам и преуспел на этой службе.

Под счастливым покровительством Феди я пропускал скучные уроки черчения и военной подготовки.

Сразу после молодежного фестиваля 1957 года повсюду росли, как грибы после дождя джазовые клубы и квартирные салоны. Я в компании Игоря Ворошилова, отличного музыканта, не пропускал случая, чтоб не пробраться на «джем-сейшн» и послушать молодых музыкантов. На одном сборище в клубе Красной Пресни меня познакомили с юным, но чрезвычайно развитым трубачом Андреем Товмасяном, на долгие годы ставшим моим другом. Он не только прекрасно дул в трубу, но сочинял стихи и не пропускал картинных выставок, качества редкие для лабуха.