Враги. История любви

— Почему нет? Берите свою жену и спускайтесь. Христианка, принявшая иудаизм в наше время, — это впечатляет. Ходят слухи, что вы жили у нее на сеновале в течение двух лет и тому подобное. Какие книги вы продаете? Меня интересуют редкие книги, однажды я купил книгу с автографом Линкольна. Я люблю посещать аукционы. Мне говорили, что вы пишете. Что вы пишете?

Герман хотел ответить, но зазвонил телефон. Тамара сделала шаг вперед. Войтуш взлетел с ее плеча. Телефон находился рядом с кухней, в узком коридорчике, ведущем в спальню. Как бы тихо Герман ни разговаривал, в кухне все было слышно. Герман разозлился на Машу. Что она названивает? Она же знает, что он приедет… Может, вовсе не отвечать? Несмотря на это, он поднял трубку и сказал:

— Алло!

Ему тут же пришло в голову, что это может быть Леон Торчинер. «Вот ведь проклятый денек», — сказал себе Герман. С того дня, когда Леон Торчинер позвонил и встретился с ним в кафетерии на Серф-авеню, Герман каждый день ждал, что тот опять позвонит. Герман ясно почувствовал, что Леон копает под него, следит за ним, плетет интриги. Иногда у него возникало смутное ощущение, будто Леон слышит каждое его слово…

Из трубки раздался мужской голос, но не хриплый глубокий голос Леона Торчинера, а громовой бас.

— Is this mister Herman Broder?

— Yes.[128]

— Это рабби Лемперт.

Наступила тишина. На кухне все молчали.

— Да, рабби Лемперт.

— То есть у вас есть телефон, и не в Бронксе, а в Бруклине. Эспланада два — это где-то на Кони-Айленде.

— Мой земляк переехал, — пробормотал Герман, зная, что эта ложь ни к чему не приведет и лишь повлечет за собой новые трудности.

Раввин покашлял и пробурчал:

— Переехал и установил телефон. Sure, sure,[129] я, конечно, damn fool,[130] но не настолько damn fool, как вы думаете. Мистер Герман, — раввин повысил голос, — вся эта комедия, которую вы играете, бесполезна, совершенно бесполезна. Я знаю все, абсолютно все. Вы женились и даже не сообщили мне, чтобы я пожелал вам счастья. Кто знает? Я бы, наверное, подарил вам хороший подарок, подарок для жениха, как это называлось раньше. Но если вы так хотите, это ваша право, как говорится, рецойной шел одем зе квойдой…[131] Я вам звоню потому, что в вашей статье о каббале вы допустили несколько ужасных mistakes — ошибок, которые не к лицу ни вам, ни мне.

— Каких ошибок?

— Я не могу вам сказать сейчас. Мне позвонил рабби Москович. Статья уже набрана и отдана в печать. Завтра должны были отсылать сборник переплетчику. И вдруг они нашли mistakes, им надо будет вынимать pages[132] и переделывать весь журнал, исключив статью. Вот как вы работаете на меня.

— Рабби Лемперт, мне очень жаль, но, если так произошло, я отказываюсь от работы. Вы мне ничего не должны за то, что я сделал до этого.

— А чем это мне поможет? Я рассчитывал на вас. Я верил в вашу аккуратность. Почему вы невнимательны? Я вас нанял для того, чтобы вы делали research[133] и не выставляли меня перед всем миром дураком и невежей. Вы сами знаете, что я busy[134] и…

— Не знаю, какие ошибки я допустил, но если они есть, я больше не вправе заниматься этой работой.

— Где мне теперь взять нового человека? У вас были тайны от меня, что это за тайны? Если вы любите женщину, в этом нет греха. Я не фанатик и не выискиваю грехи. Я принял вас как друга и открылся перед вами, но вы мне втюхали историю с земляком, жертвой Гитлера и другие глупости. Здесь, в Америке, у людей нет секретов. Все знают, чем занимается и президент, и каждый из нас. Здесь тайны есть только у гангстеров. Не хочу вас обижать, это свободная страна, но почему я не могу знать, что у вас есть женщина? По меньшей мере, у меня есть право пожелать вам счастья.

— Конечно. Большое спасибо.

— Почему вы говорите так тихо? У вас болит горло?

— Нет, нет…

— Я вас предупреждал много раз, что не могу работать с человеком, который не хочет дать мне свой адрес и телефон. И потом, вы же не Аль Капоне, а я не — как его зовут? — Датч Шульц[135]. Мне нужно сейчас же к вам заехать, скажите, где вы живете. Может быть, мы сможем что-то исправить, они согласны подождать с публикацией несколько часов.

— Я живу не здесь, а в Бронксе…

Герман почти шептал в трубку. У него пересохло горло, язык прилип к нёбу. На лбу и на шее проступил пот. Он почувствовал, как намокает рубашка. Раввин подождал немного.

— Снова в Бронксе? Где в Бронксе? Я вас решительно не понимаю.

— Не буду вам объяснять. Здесь я только временно.

— Временно? Моя мама говорила: в тихом омуте черти водятся. Что с вами? У вас две жены?

— Может быть.

— О’кей, а когда вы будете в Бронксе?

— Сегодня вечером.

— Дайте мне адрес. Раз и навсегда! Пора положить конец этой ерунде!

Герман, поколебавшись, дал Машин адрес. Он прикрыл трубку рукой, чтобы его слова не были слышны на кухне.

— Во сколько вы там будете?

Герман ответил.

— Это точно или вы опять меня обманываете?

— Нет, я буду там.