И вот он я, еду хер знает куда, а он сидит справа от меня. И на меня все это давит. Такое ощущение, будто катастрофа неизбежна. В конце-то концов, этот мужчина рвется под пули из-за решительности и упорства. Ему совершенно фиолетово, жив он или мертв.
Ну, разумеется, именно в такого парня я и должен был влюбиться.
Смотрю на него. Глаза опущены вниз, лицо слегка освещено светло-голубой подсветкой телефона. Разглядываю его и чувствую, как меня переполняют эмоции. Любовь. Странно, но для меня не имеет значения, любит он меня или нет. Здесь дело не в принципе «ты — мне, я — тебе», как ожидалось. Я смог бы пережить его отказ.
Мне невыносима мысль о его гибели. Что в этом мире его больше не будет. И от этого ошалеть как больно.
Он поднимает взор, а я перевожу глаза обратно на дорогу, вынуждаю разум думать наперед. Присутствие Глеба на острове означает лишь одно…
— Ты же понимаешь, что Ползин здесь. Он будет в этой пекарне и будет не один.
— Ага, — отзывается Уилл. Перекладывает трубку в здоровую руку и сгибает перевязанные пальцы. Стискивает губы.
— Больно?
— Нормально, — отвечает он. — Как, думаешь, Ползин допер, что надо ехать сюда?
Резонный вопрос. Если Ползин все это время знал, как отыскать Феникса, то уже давно бы к нему отправился.
— Понятия не имею, — говорю я. — Ты прошерстил ЦРУшников… может, это вызвало цепную реакцию. Билеты я оплачивал кредитной картой, хотя уверен, счет он отследить не сумел бы. А, может, и сумел. Вполне возможно, он заполучил тот же список ретрансляторов, что и мы. Может, он тоже не сумел сузить круг поиска, а потом выяснил, что мы едем сюда…
Бросаю взгляд на свой телефон, который Уилл держит в своей огромной руке. Телефон, мои ботинки, мой кошелек. Мог Ползин
— Наверно, теперь уже неважно, — произносит Уилл.
— Да, — соглашаюсь я.
Вскоре мы оказываемся в скромном деловом районе. Он разительно отличается от туристической части острова. В поле зрения попадает ряд витрин магазинов, все закрыты, на каждой двери вывеска. Прачечная, мясная лавка, кофейня, и наконец-то красными буквами на белой ярко подсвеченной вывеске написано «Кондитерский уголок».
Паркуюсь довольно далеко, мы выбираемся из машины, тихо закрываем двери и молча крадемся по улице. Держимся в тени, хотя оно и не бросается в глаза, оба шагаем не спеша. Непревзойденные профессионалы. Нам даже не приходится ничего обсуждать: Уилл полностью копирует мои действия, даже подсказывать не надо, и выглядит это вполне естественно.
Концентрируюсь на настоящем моменте, все тревоги отодвигаю в сторону, хотя слабое чувство тошноты остается.
Окна пекарни занавешены пестрыми шторами — ни щелки, ни зазора. Табличка на двери говорит «закрыто», но внутри горит свет.
Приближаюсь к двери, Уилл держится позади. Приложившись ухом к стеклу, улавливаю звук низкого голоса. Слов не разобрать, но по интонации ясно — это Ползин. Как можно тише поворачиваю дверную ручку. Не заперто. Отпускаю.
Подходит Уилл, и, бросив на него взгляд, я тычу пальцем и одними губами произношу «Ползин».
— Постой здесь и послушай, — шепчет он. — На входе я подниму шум.
На миг появляется желание схватить его и удержать. Утащить обратно на паромную станцию. Однако я лишь киваю, и он испаряется. Нежданчик для Ползина сразу с обеих сторон. Приличный план.
Проходит несколько минут, и Ползин замолкает, он вроде как что-то услышал. Доносится грохот.
Вновь кручу ручку и на этот раз с легкостью распахиваю дверь.
В помещении будто бы пусто. На стойке полно кондитерских изделий. Деревянные столики и стулья, некоторые перевернуты.
Точно призрак, проскальзываю внутрь и бесшумно закрываю дверь. Тогда-то я и замечаю тело.
Мертвого Дмитрия возле дальнего коридора.
Кто его убил? Где Ползин? С кем он разговаривал?
Где-то за спиной раздается грохотанье. Лязг металла. Возможно, подносы, вешалки. Порываюсь пойти на звук, но меня останавливает робкий голос.
—
Я думал, что больше никогда не услышу этот голос. Не поверив своим ушам, оборачиваюсь.
Она в темном углу, полусидит, полулежит, прижимает руку к груди, белая кондитерская куртка залита кровью.
Сердце останавливается. Все останавливается.
— Мам?
Услышанное детское имя лишает дыхания, зато я наконец-то выхожу из ступора. Бросаюсь к ней и грохаюсь рядом на колени.
—
Ее глаза мокры от слез. Она шевелит губами. Но не выходит ни звука. В светлых волосах виднеются серебристые прядки.
Седым я представлял отца, ее — никогда.
Прижимаю ладонь к ее липкому лбу, к шее, где слабо и хаотично бьется пульс.
— Надо отвезти тебя в больницу. Идти сможешь?
— Ш-ш-ш, Кристофер, нет. — Дышит она как-то странно.
— Надо…
— Нет времени, — едва слышно шепчет она. — Здесь нет больниц.
Конечно. Это же остров.
— Тогда воздушным транспортом. — Моя трубка у Уилла. — Уилл! — кричу я.