Вранье

После восьмого класса Шура вдруг отчетливо понял, что уже никогда не избавится от репутации тихони. Сам-то он знал, что никакой он не тихоня, но переубеждать коллектив было поздно. За восемь лет ежедневного общения имидж сформировался полностью и корректировке не подлежал. Он тогда впервые подумал о том, что такое «никогда». Второго шанса не будет, и, значит, жизнь прошла впустую. И тогда он решил создать для себя искусственный шанс. Влиться в другой коллектив и там сразу показать, кто он есть на самом деле. Родители неожиданно не противились его внезапному желанию поменять школу и даже тактично ни о чем не расспрашивали. Новая школа находилась в трех остановках метро, и это был ее единственный минус. Пришлось ездить – школа должна быть английской.

Класс оказался на девяносто процентов женский. В списке числилось помимо Шуры еще четверо мальчиков, трое из которых всю первую неделю отсутствовали по болезни. Шура попытался разговорить оставшегося, по фамилии Чухин, но тот на контакт не шел. Кроме того, девочки сразу пояснили, что ни один уважающий себя человек с Чухой рядом не сядет. Шура гордо расправил плечи и сел рядом с бойкой блондинкой, которая сразу взяла его под свою опеку. У него резко возросла самооценка. Каждый день звонил Борцов, Шура расхваливал школу, говорил, что ни о чем не жалеет. Однако к концу недели почувствовал себя неуютно. Захотелось обратно, в родные стены, к знакомым лицам. Забылись старые обиды, и он понял, что там он был своим. А здесь он навсегда чужой. И какой интерес доказывать чужим людям, что он не тихоня, а совсем наоборот, человек удивительный и незаурядный? И тогда родители снова поступили мудро. Они перевели его обратно, не задав при этом ни единого вопроса. Вот только сам он стыдился первой встречи со старыми одноклассниками. Трудно было объяснить, зачем он переводился на неделю. Это еще раз доказывает правильность его прежней репутации.

Тогда Шура был еще очень молод и неопытен и так и не придумал достойного объяснения. Но класс встретил его на удивление радостно. И радость эта была искренней. Подходили, хлопали по плечу, говорили: молодец, что вернулся. Это был его класс.

Что-то похожее он испытал перед возвращением в ульпан. Но сейчас он был взрослым, и опыт давал о себе знать, так что задачка решилась сама собой. Он превратит все в шутку, расскажет массу хохмочек и, главное, никого не будет клеймить. Вот только Мишка немного сбил с настроя. Шура не ожидал, что тот за какие-то две недели найдет себе новых приятелей. Он сам бы так никогда не смог. Видимо, это и есть корень его бед. Во всяком случае, Марина всегда обвиняла его в недостатке мобильности, а он, дурак, спорил.

В ульпане прием был не таким радушным, как в девятом классе, но вполне терпимым. Казалось, соученики не очень заметили его исчезновения и, соответственно, возвращения.

Глускин сказал:

– Ну, ничего, Шура, они должны радоваться, что все кончилось без потерь.

– Каких потерь?

– Ну, как же! На целый детский садик ни одного загубленного младенца! А как известно, с нашим народом не забалуешь… Живо кровь выпьют. А еще когда пистолет дают. – Глускин безнадежно махнул рукой.

Бровкин поправил:

– Так то христианские младенцы. У своих евреи кровь не пьют.

Глускин оживился:

– Тоже верно. Хотя кто его знает? Народы сейчас мутируют. Сами не разбирают, что за младенец, какой он нации? Могут и не того загубить. Но ты, Шура, молоток! Не посрамил! Проявил себя с лучшей стороны.

С Мишей удалось уединиться только после занятий. Шура демонстративно решил не дожидаться Гарина и сразу покинул территорию ульпана. Тот нагнал его уже на улице:

– Э, что за дела? Куда бежим? Вроде ты уже безработный.

– А я не бегу… Просто устал с непривычки.

– Это да. Учение требует жертв. Но я тебе знаешь, что скажу: молодец, что все бросил. Я уже, честно сказать, не ожидал. Думал, все, погиб человек. Да и скучно тут без тебя.

Шура посмотрел на него внимательно:

– А мне кажется, ты вполне ничего. Много друзей приобрел.

Он еще договаривал фразу, но уже жалел о сказанном. Совсем дошел до ручки: сцены устраивает, как красна девица. Но Миша отреагировал неожиданно легко:

– А что делать? Тебя нет. Я человек общительный.

Именно так всегда реагировал Борцов. Шура горячился, рассказывал про кодекс чести, про моральные устои. А Борцов даже не пытался оправдываться. Сейчас Шура с удовлетворением отметил, что обиды уже нет, так что правда времена меняются, и он меняется с ними. И с Гариным спорить не стал.

– Слушай, Шурка! Что мы не белые люди? Пошли по пивку, а? Заслужили! Да и дело у меня к тебе на миллион!

Гарин выразительно закатил глаза:

– Миш, прости, сегодня не могу. Мне надо пистолет в контору занести, да и пелефон.

– Что, разоружают?

– Наоборот! Ты представляешь, забирать не хотят!

– Опасаются мести тайных врагов?

– Я серьезно. Мне это совсем не нравится.

– Да уж понятно. С пистолетом оно надежнее.

– Вот и они так думают. Хотят меня этим привязать, придурки! Вроде как при оружии – значит, не уволен.

Гарин поцокал языком:

– Смотри, какой ты ценный сотрудник оказался.