Вранье

Доводы так поразили своей простотой, что он решил немедля проверить их в деле. И все сработало. Света, конечно, рассказала ему всю правду о нем самом, но его это уже не интересовало. А потом пропала. Это немного даже удивило. Он был уверен, что девушка какое-то время должна страдать.

После Светы у него было еще несколько краткосрочных романов, которые по большей части возникали в его воображении и, не найдя подпитки, там же гасли.

Марина приподнялась на локте и внимательно посмотрела на Шуру. Даже взгляд у нее был иной, и ему уже не верилось, что всего мгновение назад она гладила его волосы, а он целовал ее, и ему было легко и нестрашно. В комнате было светло, а значит, прошло не мгновение, а целая ночь.

– Шура, я беременна.

Он непроизвольно хмыкнул, но тут же взял себя в руки. Марина опустила глаза, и на щеках ее проступил румянец.

– Я серьезно говорю.

– Так и я серьезно… Быстро ты как определила.

Марина откинулась на подушку и замолчала.

Он тоже молчал, и в молчании этом была какая-то неловкость, и он не знал, как ее преодолеть. Он хотел обнять ее, но что-то мешало.

– Девять недель.

Он невольно скосил глаза на ее живот:

– Хорошо, что не месяцев.

Марина рывком села на кровати и заговорила быстро и нервно, и он нехотя узнавал интонации той, прежней Марины. Был мужчина, снимал ее комнату. Недолго, всего две недели. Сразу после Виктора Петровича. Позвонил по объявлению. Ему диплом надо было защитить. Неважно. Все случилось как солнечный удар. (Шура уже встречал в какой-то книге подобное сравнение, но никак не мог вспомнить в какой.) Потом она опомнилась и решила все резко оборвать. Он иногородний, но не в этом дело. Она поняла, что это не ее человек, но было уже поздно. Он защитился и уехал домой.

– А он знает, что ты ну. беременна?

– Знает.

– И что?

– Он предлагал варианты.

– Аборт, что ли?

– Ты что!

Шуре стало стыдно за свои мысли, но страшно хотелось узнать, какие в такой ситуации бывают варианты. Марина немного успокоилась. Он видел, что ей тоже нужно выговориться.

– Он будет приезжать. Все как-то уляжется. Родители привыкнут, мы сможем с ними поговорить… А потом какое это имеет значение?! – Она вдруг перешла на крик: – Это я его бросила! Я! И все!

– А почему ты решила рожать?

Марина задумалась на секунду.

– Я не могла делать аборт. У нас в семье была история… И вообще…

Шура заволновался:

– А может, ты ждала, что он вернется?

Марина опять закричала:

– Нет! Я тебе сказала: нет! Ты что, не понимаешь, что я тебе говорю?!

– Я понимаю, понимаю. Ну все.

Она вдруг замолчала. Сидела, сгорбившись, на кровати. Слезы медленно стекали со щек, и было тихо и даже не слышно всхлипов. Ему стало так жалко ее, как только в детстве бывало жалко маму. Он прижал ее к себе и держал крепко, а она и не сопротивлялась, только иногда вздрагивала всем телом.

– Я должна была рассказать, ты понимаешь?

– Я понимаю….

– Я не могу тебя обманывать, потому что ты мой.

Он целовал ее как ночью, и его разрывало счастливое нетерпение, а она все повторяла: ты мой, мой, только ты мой!

Когда возвращались домой, он задремал в электричке и резко проснулся от холодного ужаса. Он даже боялся додумать мысль, которая пришла ему во сне: а вдруг тот тип вернется и скажет, что это его ребенок и что он собирается его воспитывать? И тогда Марине ничего не останется, кроме как вернуться к нему. Он не выдержал и озвучил свою мысль, а она засмеялась и поцеловала его, и Шура забыл о своих страхах.

– Ну, вас знакомить не надо. Помнишь Марго?

Шура Марго помнил. Рядом с Гариным стояла та самая журналистка, которая приходила на встречу предпринимателей. Правда, она сильно изменилась, так что если бы он встретил ее на улице, то не сразу бы узнал. Он пригляделся и понял, что дело в прическе. Не было длинных черных волос, и теперь она была подстрижена под мальчика, что радикально меняло ее облик. Получалось, что эти двое не прекращали общения, а Гарин ни словом не обмолвился. Такой скрытности он от Миши не ожидал, и его это неожиданно расстроило. Было жалко расставаться с иллюзией, что есть у него здесь близкий человек, с которым можно, как говорится, и в горе и в радости. Хотя, собственно, ничего страшного не произошло. Гарин остался Гариным. С ним легко общаться, и не надо переводить с русского на русский. А это не так мало по израильским меркам. Они уже свернули на улицу Черняховски и двинулись переулками в сторону моря. Шли мимо трехэтажных домов по малоосвещенной улочке, название которой Шура не успел прочесть. В этом городе все было близко, и по логике они находились в пяти минутах ходьбы от Фириного дома, но в этом районе он раньше не бывал. Квартира, состоящая из одной комнаты, объединенной с кухней, находилась на последнем этаже. В ней было сумрачно и душно. Маргарита сразу предупредила, что у нее, как всегда, творческий беспорядок, хотя могла бы и не предупреждать. Квартира имела вид не жилой: шторы задернуты, мебель сведена к минимуму, на полу валяются старые газеты.

– Хамсин сегодня. Я окна не открываю.

Шура огляделся:

– А вы одна живете?

Гарин расхохотался:

– И в этом весь Шурик!

Шура смутился: