Врангель. Последний главком

Раз так, заключил Врангель, удачу следует искать на участке Топоркова. И всё, что можно, включая обещанные подкрепления — ежели они, конечно, подойдут, — кинуть туда. Не сколотить к рассвету ударную группу, не двинуть кулаком — столь удачно начатое дело обернётся задницей.

Чекотовскому, очень кстати донёсшему, что атаки противника на 3-ю дивизию прекратились, послал приказ: спешно и скрытно, прикрываясь лесом, перебросить 2-й Офицерский конный полк на левый фланг, где поступить в распоряжение Топоркова. После недолгих раздумий туда же и тем же маршрутом отправил от монастыря и 1-й Черноморский полк: казаки оборонялись стойко и, по всему, монастырь, и площадь удастся удержать силами двух полков, даже заметно поредевших.

Стойкость прибавляли казакам и три подводы с патронами, брошенные красными во дворе монастыря, и спокойствие за лошадей, укрытых за толстыми стенами, и несуетливая работа артиллеристов 2-й конно-горной батареи, установивших четыре трёхдюймовки на площади...

В 9 часов, когда перестрелка несколько утихла и игуменья Серафима, утром у самых ворот благословившая его иконой, пригласила Врангеля к ужину, подъехал бронеавтомобиль «Верный». Керосиново-калильный фонарь высветил на его бронированном боку, испещрённом пулевыми отметинами и перечерченном рядами заклёпок, большой круг национальных цветов. Ещё не выслушав рапорт командира — невысокого крепыша с орлиным носом, в фуражке с малиновой тульёй и кожаной куртке без погон, — он решил: не медля ехать к Топоркову. Чёрт с ними, с ужином и сном! Куда важнее лично разобраться в обстановке и поставить задачи ударной группе.

Сняв папаху и согнувшись в три погибели, еле втиснулся, придавив пулемётчика. В дороге припомнилось, с какой теплотой отзывался о бронеавтомобиле Дроздовский: весь поход прошёл от Ясс, не раз выручал, хотя и ломался часто...

Красные постреливали на шум мотора и свет фонарей, но доехать удалось без приключений.

Наружу выбрался с совершенно отбитыми плечами, локтями и коленками. От тряски и бензиновой вони подкатывала тошнота. Ветер стих, но заметно похолодало. Ставрополь поглотила темнота — ни зги не видать. Но в тишине, царящей на западной, возвышенной, окраине, он сразу расслышал гул боя, идущего где-то в степи на северо-востоке от города...

В своей палатке — походной, из непромокаемого равентуха[70], — рассевшись за складным столиком и заставив карту тарелками с немецкой снедью, Топорков успевал и закусывать, и командовать. На цуки[71] не скупился, своему адъютанту и ординарцам от полков находил дело так же легко, как трактирщик половым.

Врангель нашёл его, как всегда, твёрдо уверенным в успехе. Хотя и не в меру задумчивым.

Задумчивость нагоняли бригадные разведчики, доносившие о движении войск в городе в сторону восточной, низкой, окраины. Обещанный Ставкой подход стрелков и инородцев никаких эмоций на его мрачном лице не вызвал. Но приказ начальника дивизии атаковать с рассветом и не раньше, чем соберётся вся ударная группа, — четыре конных и один стрелковый полк, дивизион инородцев, а также бронеавтомобиль, которому ещё предстоит пробежать добрый десяток вёрст до монастыря и вернуться, — принял к исполнению без вопросов и возражений...

Обратная дорога стала для Врангеля сущей пыткой: пошла вторая ночь без сна и голова уже не держалась на шее... Зевал так широко, что рот разрывался и скулы трещали... Прикорнул бы, но нещадно трясло и било непокрытым теменем, плечами и коленками о броню. Тело одеревенело и потеряло чувствительность...

До монастыря «Верный» докатил к полуночи.

Красные давно прекратили обстрел. Однако орудия 2-й и занявшей позицию тут же, на площади, 1-й конногорной батареи по очереди каждые четверть часа стреляли по городу. Шрапнель комбинировали с гранатами: хотя они дают и значительно меньшую поражаемость, зато куда сильнее действуют на нервы. Разбрасывали без всякой системы, чтобы красные не знали, над каким местом разорвётся следующая шрапнель и куда упадёт очередная граната: и это хорошо бьёт по нервам...

Из небесной черноты медленно и безмолвно сыпались снежинки, редкие и крупные.

В приоткрытые часовым ворота Врангель проходил, будто контуженный. Язык еле повернулся, чтобы скомандовать «Вольно!». Первого в этом году снега не заметил. Тепла и сухости помещения не ощутил. Отмахнувшись от гаркушиной «вечеры», велел вести в приготовленную комнату.

Вооружившись толстой длинной свечой, адъютант повёл его в игуменский флигель, соединённый с Покровской церковью.

Скрипнула маленькая дверь. Жёлто-оранжевый язычок осветил тесную каморку с низким потолком. Пригнувшись на пороге, Врангель еле распрямился. Замутнённым взглядом скользнул по голым стенам и оконцу, забранному кованой решёткой: не то келья, не то чёрт-те что...

Черкеска упала на холодный цементный пол. Последние силы ушли на то, чтобы стянуть заляпанные грязью галоши и чувяки. На узкую металлическую кровать рухнул как подкошенный, в бешмете и шароварах. И провалился в бездонный сон...

Мгновение спустя ощутил: трясут за плечо. До сознания едва пробился чей-то голос: