Врангель. Последний главком

Драгомиров совсем расхворался: гнусавил, трубно сморкался и надрывно кашлял, багровея и задыхаясь.

Хотя старался не потерять обычную свою бравость: облачившись в мундир, принимал посетителей в председательском кабинете.

   — Наберись терпения, Пётр Николаевич... — не отмахнулся, но и горячего сочувствия не выказал. Копия записки присоединилась к другим бумагам, лежащим на столе, поверх неё легли очки в оправе из накладного золота. — Теперь самое важное для нас — сдвинуть с мёртвой точки «донской вопрос».

Подступившее разочарование Врангель спрятал без труда. Откинувшись на спинку кресла и упёршись локтями в жёсткие подлокотники, он исподволь оглядел кабинет. Обставленный тяжёлой дубовой мебелью, обитой грубой, чёрного цвета кожей и не украшенной даже резьбой, он показался тесным и по-казённому унылым. Даже нагоняющим тоску... Подавил и тяжёлый вздох. Ещё в августе за этим двухтумбовым столом работал старик Алексеев. Жаль, чёрт возьми, не успел попасть к нему: глядишь, меньше было бы сейчас интриг и нервотрёпки...

   — Каким же образом? Краснов сам не уйдёт.

   — Как сказать... Пуль, доложу тебе, без околичностей предложил свалить Краснова. Но Антон Иванович счёл это излишним... Нас вполне устроит, если Краснов подчинит главкому Донскую армию. И согласится на объединение в наших руках снабжения обеих армий. И ещё признает за нами право проводить мобилизации казачьего и иногороднего населения... И, конечно, распоряжаться донским хлебом и углём...

   — Краснов слишком честолюбив, чтобы пойти на такие уступки.

   — А куда ему деваться?.. Не уступит — не получит от союзников ни одного патрона. Не сегодня-завтра Пуль переговорит с ним лично... — Драгомиров снова погрузил хлюпающий и покрасневший нос в скомканный платок.

Врангель заподозрил вдруг, что хозяин кабинета неспроста перевёл разговор на Краснова. Нет ли тут намерения убедить его, что включение в состав армии донской конницы сделает излишним воссоздание регулярной кавалерии?

   — Надеюсь, Абрам Михайлович, вы не считаете, что донцы в конном строю дерутся лучше, чем гусары и драгуны?

   — Вовсе нет, — недовольно буркнул в усы Драгомиров. — Речь о другом... У нас сразу появятся тысяч сорок конницы. И мы сможем перебрасывать её на любое направление...

Задребезжал звонок настольного телефонного аппарата «Сименс и Гальске». Сняв с никелированных вилок массивную слуховую трубку, председатель Особого совещания слушал долго и сосредоточенно, иногда прерывая собеседника ещё более недовольным бурчанием. Но и его было достаточно, чтобы Врангель догадался: Краснов и Пуль никак не могут прийти к согласию относительно времени и места переговоров.

Не успел Драгомиров положить трубку на вилки, как напал кашель. Пришлось Врангелю подождать ещё.

Белёсый свет, проникающий через оконное стекло, уже слегка померк, и всё в кабинете приобрело сероватый оттенок: мебель, бумаги на столе, отёкшее лицо Драгомирова. Потускнела белая эмаль Георгиевских крестов, подрагивающих на его шее и груди.

   — Я слишком хорошо знаю казаков, Абрам Михайлович. Донские мало чем отличаются от кубанских... Москвы с ними не освободишь. Поэтому я и поднимаю вопрос о возрождении старых полков.

   — В первую очередь небось Конной гвардии? — Драгомиров сумел выдавить из себя подобие лукавой улыбки.

Она и помогла Врангелю уклониться от прямого ответа.

   — Там видно будет...

Но Драгомиров, похоже, никакого и не ждал, разом погрузившись в свои мысли. Его частому и тяжёлому дыханию вторил глухим стуком маятник настенных часов. Пухлые пальцы одной руки комкали платок. Другая взялась было за дужку очков, но потом потянулась к ребристому колёсику выключателя настольной лампы. Металлический щелчок — и вспыхнул зелёный, похожий на шляпку гриба, стеклянный абажур, одутловатое лицо осветлилось мучной бледностью, ярко заблестели воспалённые глаза и белая эмаль крестов.

   — Возможно... — отстранившись от света, он заговорил наконец, — ...возможно, ставка на казаков отчасти ошибочна. Михаил Васильевич, царствие ему небесное, высказывал такие опасения... Но Деникин слушает одного только Романовского. А тот гвардию не жалует. Сам знаешь, гвардию у нас и прежде не очень-то любили...

   — Зато стремились во всём ей подражать. Особенно офицеры провинциальных пехотных полков... — съязвил Врангель.

Драгомиров намёк понял, но пропустил мимо ушей.

   — Я, конечно, переговорю с Лукомским по существу твоей записки. Да и с Романовским... Однако мне вот что кажется... Как только возьмём Царицын и выйдем на широкую московскую дорогу, сама жизнь заставит Антона Ивановича прислушаться к твоим доводам.

   — А что, есть уже конкретные соображения насчёт Царицына?