Врангель. Последний главком

Но раз так, тем более нет нужды скрывать своё недовольство работой екатеринодарских «моментов». Не страшно, что и злость порой прорывается. Почём знать, может быть злость, стала для него лучшим лекарством против всякой дряни — тифа, инфлуэнции, малярии...

Но ежели так пойдёт дальше, ему ничего не останется, как разом покончить со всем этим и отчислиться в резерв. Вернее, в распоряжение любимой Кискиски... И никто не посмеет его упрекнуть!

Да, но стоит ли тогда тратиться на казачье обмундирование? Ведь обойдётся оно не дёшево. Здесь, в Петропавловской, говорил Александр, можно купить только сукно для черкески и козлиную шкуру для пары чувек. На Михайловскую надежды никакой: большевики наверняка разграбили все лавки. Ничего не остаётся, как покупать остальное в Екатеринодаре, где цены сумасшедшие. Да и не всё есть: вот ножей для бритвы «Жиллетт» Олесинька никак не может найти. Бриться приходится чёрт-те чем... Хорошо, бельё из старых запасов прислала. А сколько может стоить тонкая хлопчатобумажная ткань для бешметов? А лучше — шёлк... А ещё ведь за шитьё платить. Что-то, правда, Олесинька и сама может пошить...

Оля... Олеся... Олесинька... Кискиска любимая... Как же одиноко и тоскливо без тебя! Хоть волком вой.

Каждый раз, погружаясь в сон, видит её, чувствует прикосновения, слышит голос... Пробуждается — первая мысль о ней. Остаётся один — говорит только с ней, про себя, а то, бывает, и вслух... Благо наладил полевую почту: теперь можно хоть в письмах отводить душу. Да разве в письмах всё скажешь! Слетать бы к ней хоть на денёк...

А не устроить ли её в дивизионную летучку? Чтобы всё время была рядом... Но к чему мечтать об этом, раз неизвестно, сколько он сам пробудет в дивизии?

Тогда, может быть, ей приехать пока частным лицом?.. Или всё же лучше в летучку, ежели считать по деньгам?

Хотя он и временно командующий, но жалованье ему положено по должности начальника дивизии — 800 рублей. А ещё столовые, квартирные и прочие. Верно, набежит больше тысячи. Какими ещё будут выдавать — вот вопрос. Романовскими или «керенками»? Или «ермаками»[55], что печатает сейчас в Ростове атаман Краснов?.. Но цены в Екатеринодаре такие, что этих денег едва хватит на питание семьи. Фунт печёного белого хлеба, пишет Олеся, стоит уже 18 рублей. Совсем рехнулись торгаши! Это ж в два раза больше, чем в начале года... Придётся передавать с надёжными людьми не меньше 600, а то и 700 рублей. Ей едва хватит. О том, чтобы пересылать хоть сколько-нибудь тёще в Ялту, на шею которой они повесили троих детей, и речи нет... Как пошлёшь? Сомнительно, чтобы почтово-телеграфные конторы начали принимать переводы в Крым. Да и кому там нужны самодельные красновские «ермаки»?.. И в Екатеринодаре, оказывается, они ходят дешевле даже керенок. Не дай Бог, ими будут жалованье платить... Хорошо, хоть квартира за казённый счёт. Кстати, похлопотать бы о переезде куда получше.

Так, может, всё же поскорее устроиться ей в летучку? Вряд ли там платят больше 100—150 рублей. Надо узнать точно и посчитать, что лучше по деньгам: остаться ей в Екатеринодаре и жить на его жалованье или приехать к нему и работать в летучке. Всё же здесь стол бесплатный. Да ещё какой стол! Придётся, правда, в церковь чаще ходить: сама регулярно посещает службы и его за собой таскает... Даже к каждой всенощной придётся. А он-то теперь что ни ночь, так после первых петухов, еле живой, дотаскивает ноги до кровати...

Но это — ежели останется. А каковы, любопытно знать, оклады в резерве? Вряд ли даже на пропитание хватит. Разве только на хлеб с молоком. Не будет ни окороков, ни вяленой рыбы, ни копчёных гусей...

Всю жизнь, сколько помнит, аппетит был волчий. Но как ни объедался, всё оставался худым. «Кощей ты мой Бессмертный», — любит поговаривать Олесинька... Впрочем, хлебосольство Михайловской уже встало поперёк горла. Чрево-то блаженствует, а вот на душе всё тяжелее и тоскливее. Ей, как голодному волку, на месте не сидится, её тянет дальше и дальше... А дальше — другие станицы. Но и в тех нельзя задерживаться: его ждут стонущие под большевистским игом русские города. Царицын, Москва, Петербург... И многие другие, через которые пройдёт победный путь его конницы.

— ...И не введи нас во искуше-ение, но избави нас от лука-авого...

Выйдя по окончании службы на неширокую паперть, глубоко вдохнул вечерний воздух, освежённый только что пролившимся дождём. По видимости, мелкий был: даже не услышал и лужицы почти уже высохли. Ноздри защекотал острый запах увлажнённой пыли.

Потускневшее солнце, погружаясь в размазанные по горизонту тучи, подкрасило тревожной краснотой белый златоглавый храм, каменные дома вокруг — почти городские, крытые где железом, где черепицей — и высокие светло-зелёные пирамиды тополей.

Проходя через фруктовый сад в жилую пристройку — поблагодарить дьякона и попрощаться, — заметил несколько свежеструганых гробов, аккуратно уложенных между задней стеной храма и железной оградой. Не иначе, решил, загодя сколотили казаки. Ничего не скажешь — хозяйственный народ...