Врастая кровью

Щербатая луна вновь закачалась перед глазами, расплылась кривой усмешкой.

Вика провалилась в сон, словно сорвалась с обрыва…

* * *

Посыпались камешки.

Чёрное с коричневым. Вокруг всё окрашено сепией. Илгун-Ты напоминало умершее на корню дерево: перекрученный ствол, омертвевшая кора, окаменевшие корни, засохшие иглы, которым давно следовало опасть. Небо над деревом тянулось подгоревшей карамелью во все стороны, насколько хватало взгляда. «Ведьмин палец» склонился ниже над застывшей рекой. Над устьем, в расщелине весели грязно-ватные клубки неподвижного тумана.

Оксана переступила с ноги на ногу. Галька под ногами не шевельнулась, словно склеенная.

В дверях сруба зашевелилось, темнота вытолкнула наружу низкорослую фигурку в длинной — до пят, — рубахе: узкие плечи, спутанные пегие космы закрывали половину сморщенного как печёное яблоко лица цвета окружающих камней; агатовый глаз влажно сверкнул среди глубоких морщин, щель рта надломилась.

Олман-Ма-Тай заговорила. Звуки рассыпались как камешки со склона за Илгун-ты, моршины на её лице шевелились, складываясь в пиктограммы такие же непонятные как финикийские письмена и такие же древние.

Оксана замотала головой, отступая.

Морщины на лице старухи задёргались, на сморщенной шее в вырезе рубахи натянулись жилы. Женщина затрясла головой, выплёвывая камни-звуки в сторону девушки целыми россыпями. Слова били в грудь, кололи лицо. Оксана подвернула ногу и шлёпнулась на задницу. Старуха вытянула руку вперёд, продолжая что-то выкрикивать надтреснутым голосом. Оксану замутило.

Указательного пальца у Олман-Ма-Тай не было.

С обрубка капала чёрная кровь…

* * *

Сергачёв проснулся от ужаса и несколько минут таращился в зеленоватый сумрак, слушая, как колотится сердце.

Во сне он дал Вике таблетку. Она запила её стаканом воды, глядя доверчивыми глазами, влажными, со слезой. И пустыми. Через несколько секунд красивые брови надломились, лицо побелело и сморщилось, словно бумажный лист, рот потерял форму, губы посерели. Она упала на колени, цепляясь одной рукой за его джинсы, а другую прижимая к животу. Он смотрел в запрокинутое лицо, оцепеневший, не в силах сглотнуть вязкий комок в горле, и видел, как стекленеют глаза, мутнеет радужка, сжимаются зрачки и вновь распахиваются, словно чёрные дыры.

Вика уронила руки, и завалилась набок. Галька под застывшим телом окрасилась кровью. Пятно ширилось, перекатываясь по голышам жадной волной. Виктор не мог пошевелиться. Багровое настигло его рывком, вцепилось в штанины тёмными брызгами и поползло вверх живой, чавкающей кляксой. Ноги отнялись почти сразу, руки отяжелели и повисли плетьми. Сергачёв мучительно вытягивал шею, но через несколько секунд распахнутый в крике рот захлестнуло вязкой жижей с привкусом меди…

Он едва отдышался. Похмельная голова гудела, словно улей потревоженных пчёл, лицо потное, липкое. В палатке стояла духота, переполненный мочевой пузырь гнал наружу, а в желудке лежал кусок льда размером с кулак.

Какой же он идиот!

Только кретин взялся бы всерьёз подумывать о спасении карьеры, совершая шаги с куда более серьёзными, чем случайная беременность тупой сучки, последствиями. Это даже не незаконный аборт, за который в пиковом случае ему может светить до пяти лет зоны с лишением права заниматься определённой деятельностью на многие годы. Угадай-ка какой? А?!

Нет, он собирался — в мыслях, во всяком случае, — сделать, по сути, операцию. Обманным путём, без согласия пациентки, в полевых условиях. Операцию с высокой степенью риска возможных осложнений, не имея под рукой никаких средств борьбы с ними, кроме парацетамола в автомобильной аптечке. Просто сказочный долбодел! Глупее было бы только взять Стёпкин карабин и снести девчонке башку.

Виктор рванул молнию на пологе и полез наружу.

Ночник заливал мертвенным светом аккуратно сложенные стулья и стол. Мешок с мусором влажно блестел чёрными складками у входа. Сергачёв увидел свой силуэт в окне автомобиля: взъерошенные волосы, одно плечо выше другого, сгорбленный и помятый. Он с отвращением всмотрелся в темноту над крышей «Нивы» — где-то там незадачливый ухажёр изладил удобства, — сплюнул и, хрустя галькой, поплёлся к воде.

Он долго мочился в реку, с мстительным наслаждением, едва ли не насвистывая. Резь внизу живота уходила, а с ней и досада на собственную тупость. Виктор вдруг успокоился, впервые за несколько дней. Какая-то часть мозга ещё перебирала в памяти результаты анализов Вики, прикидывала время выведения мифепрестона из организма, оценивала тяжесть реакций, вероятность обильного кровотечения и необходимость немедленного хирургического вмешательства; время, за которое они могли добраться до ближайшей больницы или хотя бы выбраться из глухомани до первого человеческого жилья, — другая, отстранённо и холодно ждала, когда тревожные мысли, что занимали его так долго, уйдут, и очевидное решение его мнимой проблемы появится на свет божий, как статуя из камня, от которого отсекли всё лишнее.

Ему ничего не надо делать.

* * *