Врастая кровью

…Хрустели сухарики. Степан ловко орудовал складным ножом опасного, хищного вида. Рассыпая чешую, с треском разваливался вдоль хребта копчёный омуль, словно кастаньеты, щёлкали колечки пивных банок, мурлыкала магнитола в машине. Воздух увлажнился и посвежел, Широкий полог палатки с наветренной стороны опустили. Костёр не разводили, — где по темноте сушняк найдёшь? — но газовую плитку зажгли. Голубые язычки покачивались в неспешном танце с рваным, неуклюжим ритмом.

Они сидели за раскладным столом внутри палатки. Какое-то время Оксана пыталась подсчитать, во что обошлась их гиду экипировка, мебель, посуда, и прочее туристическое снаряжение. Её отец увлекался пешими походами и очень берёг то немногое, что смог позволить себе купить на скромную зарплату школьного учителя, так что цену окружающим вещам она хорошо представляла, и сколько времени с ними проводят вне дома — тоже. У Степана всё было очень добротным, но не с иголочки. Вряд ли парень домосед…

Украдкой Оксана продолжала его разглядывать. Короткая стрижка, скуластое малоподвижное лицо грубоватой лепки с характерными чертами коренных сибирских народов — будь-то шорцы, тельмучины или хакасы, — но смягчённые, вероятно, славянской кровью: прозрачно-синие глаза, точёный, почти женственный профиль. Странное сочетание, наводящее на мысли об опасности, точно такие же, какие внушала ей окружающая тайга: бескрайняя, глухая, затаившаяся; лишь на поверхностный взгляд — скопление знакомых деревьев и кустов. За ней чувствовалась бездонная глубина и дикость, способная поглотить их маленькую группу в пол присеста.

И чего такой человек в Вике нашёл? Ну, красивая. Умеет себя подать. Рисовальщица хорошая, слов нет, рука набита. Вот только работы её всегда казались залитыми лаком: застывшим, потрескавшимся, мёртвым. Она их не чувствовала. Голая техника, скелеты.

Алкоголь снял мышечные зажимы. Оксана, пожалуй, даже увлеклась за компанию с Виктором. Степан пил мало, а Вика больше делала вид, что показалось Оксане странным. Потом она забыла об этом.

— …заканчивали ординатуру, — рассказывал Виктор. — Последнюю неделю, по существу, жили в больнице. Ну, и пили, само собой. Спирт…

Он говорил много и громко, стягивал внимание на себя, как одеяло, а взгляд при этом был отсутствующий, словно он не байки травил, а пытался доказать теорему Ферма. Оксану забавляло это странное противоречие, пока она не пришла к простой и очевидной догадке: Сергачёв сбит с толку, а то и напуган. С чего бы?

— …не помню, когда вырубился: только, вроде, стакан держал и бац! Темнота! Очнулся от холода, зуб на зуб не попадает, башка трещит, во рту сухо и гадко. Глаза разлепил. Что такое?! Пелена серая перед лицом: мутная, холодная. К лицу льнёт, о щёку трётся. Себя не пойму: не то сижу, не то лежу; верх-низ, всё попуталось, только шаги слышу. Осторожные такие, крадущиеся…

Илгун-Ты.

Оксана поёжилась, словно её накрыла вязкая и холодная тень. Дерево-то никуда не делось. Оно парило на задворках её чуткого сознания, не в темноте — как сейчас, в реальности, — в оранжевых лучах умирающего солнца. Образ резкий и чёткий, словно продавленный в бумаге кохиноровским карандашом с твёрдостью пять эйч, не меньше…

— …проняло. Заорал я, короче. Ну, как заорал — замычал. По лицу себя пятернёй лапнул и сел. Муть серая с лица сползла. Вижу лампочки бледные, желтушные, под потолком короткого коридора, в конце — двери железные. Вдоль стены две каталки стоят, и я сижу на третьей, простыня скомкалась на коленях. За спиной орёт кто-то, да противно так, истошно и тонко, как пальцем по стеклу…

Она видела каждое движение ветвей, наклон иголок, изгибы корней и трещин в коре. Переплетённые сучья и вороха опавшей хвои в изломанных складках оврага. Паутинные клубки дикого шиповника. Чуткие пальцы едва заметно зашевелились, повторяя линии, продавливая вязкий воздух в провалы двери и окон нелепой избушки, застрявшей в корнях, как муха в паутине.

— …уроды не придумали ничего лучше, как уложить меня на каталку, накрыть простынёй и отвезти к больничному моргу — протрезветь на холодке. За каким мертвяком туда понесло сестру-хозяйку — ума не приложу, но меня она заметила…

Что-то отозвалось на её прикосновения, коснулось виска колким холодком. Змеи-корни зашевелились, стягиваясь в клубок. С треском провалилась крыша, и остатки кровли взметнулись изломанными крыльями, под дождём опадающей хвои. Слюдяные чешуйки коры закрутились вокруг ствола пепельным смерчем. Ветхий сруб пополз враскат, мох отваливался слоями, как мёртвая кожа, и домишко вдруг вмялся внутрь, выстрелив окрест жёлтой щепой…

Оксана вскрикнула.

За столом рассмеялись.

— Я не хотел никого пугать, — сказал сквозь смех Виктор, — Как и в тот раз. Но кричали похоже…

Она краснела безобразно, пятнами. И сейчас чувствовала жгучие кляксы на щеках и шее. Кислая горечь заполнила рот. Оксана потянулась к стакану с подсыхающими островками пены на стенках, но, коснувшись стекла пальцами, отдёрнула руку.