Врата Афин

Правда была иной. Дороги между городами представляли немалую опасность. Каждое путешествие становилось вооруженной экспедицией, медленной, осторожной, нарушающей обычную жизнь. Ксантипп знал, что будет удачей видеть детей один или два раза в год, и то только в том случае, если этого пожелает Агариста.

– Мы не хотим, чтобы ты уходил, – сказал Перикл.

Ксантипп кивнул. Слова сына ударили его, как нож под ребра. Он тоже не хотел уходить.

– Закон есть закон, сынок. Моя жизнь осталась при мне – ее они не отобрали. Я могу жить где угодно, кроме Афин и области Аттика. Все не так уж плохо на самом деле. За исключением того, что отнимает меня у тебя. Это…

Продолжить он не смог. Ксантипп очень хорошо знал, что обжалование невозможно. Если он вернется в Афины в течение десяти лет, его казнят. Закон был тверд и не знал исключений, а потому нельзя было оставаться здесь ни на день дольше. Ксантипп обещал себе, что проявит лишь спокойное достоинство перед лицом этой неумолимой правды. Слезами и стенаниями ничего добиться нельзя, а значит, остается только смириться с судьбой.

Ему было трудно обнимать одного за другим детей, видеть их замешательство и слезы, что-то глубоко затронувшие в нем. Он коснулся пальцем глаза, стирая слабость, опустился на колени и заключил всех троих в объятия. Руки, склоненные головы, слезы – все объединилось в безмолвном горе.

– Теперь вы присматриваете за матерью и сестрой, – сказал он Арифрону и Периклу. – Понимаете меня? Вы мои представители в семье. Вы станете взрослыми мужчинами прежде, чем я снова пройду в эти ворота. Тогда вы должны быть готовы занять место в собрании.

– Я уничтожу его, – пробормотал Перикл.

– Нет, – рассмеялся его отец. – К тому времени вы поймете, что в мире нет ничего подобного нашему правлению разумных людей, законопослушных и порядочных. У нас нет высших и низших, и мы все равны перед законом. Да, наша система не лишена недостатков… Но за всю свою жизнь я не видел ничего лучшего.

Перикл кивнул, хотя и не мог согласиться с этим. Дети отступили, и Ксантипп повернулся к Агаристе. Теребя складку платья, его молодая жена скрутила ее в веревку. Глаза у нее тоже покраснели, но во взгляде горело обвинение.

Прошлой ночью они спорили до хрипоты. Она слишком привыкла к власти, чтобы смириться с изгнанием мужа. Ксантипп видел ее упрямо сжатый рот. Ее дядя никогда бы не согласился с таким результатом, сказала она. Если бы муж любил ее или хотя бы простил, как он сам сказал, то не согласился бы тоже.

Ксантипп ответил ей на это, что задержка даже на один день будет стоить ему головы. Противиться собранию невозможно – голосование уже прошло.

– Пожалуйста, останься.

Ксантипп взял ее за руки и устало ответил:

– Я не могу, Агариста.

– Останься и борись с этим решением.

– Это означало бы гражданскую войну, любовь моя.

Последние два слова зацепили ее так, что она замерла. Таких теплых слов он не говорил ей с той ночи, когда нашел пятна крови на простыне.

– Ну и что? Разве оно не стоило бы того?

– Нет, любовь моя, этого не будет. Мы не выиграли бы эту войну – против Кимона, сына Мильтиада, Фемистокла, возможно, даже против Аристида. Мы бы потеряли все – и вы, ты и дети, никогда больше не были бы в безопасности. Десять лет – это всего лишь десять лет.

Пустые слова. Десять лет вдали от Афин! От игр, рынков, политики, споров и судебных разбирательств. От бьющегося сердца Аттики и всей Греции. Десять лет от великого порта Пирей, торгующего по всему Эгейскому морю. Десять лет вдали от гимнасия и мужчин, которые взяли в руки доспехи и оружие, чтобы защитить Афины, город, подобного которому нет нигде. Жизнь обратилась в пепел.

– Прости меня, – прошептала жена. – Мне жаль.

Ксантипп кивнул и наклонился, чтобы прикоснуться щекой к ее щеке.

– Мне тоже. Я сожалею, что повел себя так. Ничто так не напоминает мужчине о том, что он ценит, как потеря всего.

Он крепко поцеловал ее, заключив в объятия.

– По всем вопросам обращайся к Эпиклу. Он поможет – и ты можешь доверять ему. Когда обоснуюсь в Коринфе, пришлю весточку. Тогда и приедешь ко мне с детьми.

– Я буду считать дни, – сказала она, обратив к нему лицо для нового поцелуя, и он почувствовал вкус слез на ее губах.

– Ну все, хватит, – грубовато сказал он. – Мне пора.

Ксантипп высвободился из объятий жены и похлопал по щеке каждого из троих детей. Как же они выросли!

Он забрался на сиденье повозки и произнес:

– До свидания.

Перикл и Елена прижались к матери, и Арифрон по-детски поднял руку в знак прощания. Ксантипп щелкнул поводьями, и лошади перешли на рысь. Четверо гоплитов вскочили на коней и выстроились вокруг, готовые отбиваться от воров или бродяг. Ксантипп сказал себе, что не будет оглядываться, но все равно оглянулся – маленькая группа становилась все меньше, а потом он просто перестал видеть их на фоне яркого солнца.