Врата Анубиса

Он сделал шаг и подобрал с мостовой черную деревянную шкатулку. Скрипя башмаками по снегу, к ним подошел Стоуэлл.

– Я не должен был бросать тебя там, Брайан, – произнес Бургхард, опустив глаза. – Прости. Я рад, что бородач вернулся за тобой.

– Я не виню тебя, – ответил Стоуэлл. – Я и сам думал, что спасения нет. – Он потер глаза. – Ну и вечерок. Кстати, что у тебя в этой шкатулке?

Бургхард снова подбросил и поймал ее.

– Колдовские штучки, я полагаю. Он повернулся и кинул ее через пустую глазницу окна в догоравший дом.

* * *

Ковыляя по улице, пытаясь углядеть дорогу единственным оставшимся глазом, доктор Ромени плакал от досады и ярости. Он не помнил, кто его ранил и как, однако он знал, что попал в ловушку. Он не сможет вернуться в свое время. И то, что он должен передать кому-то – что-то очень важное, – это, похоже, тоже вылетело у него из головы вместе с кровью, что он потерял прежде, чем сумел нацарапать на снегу несколько заклинаний. Сохрани он способность говорить, и он сумел бы восстановить свое лицо, однако он остался почти без нижней челюсти, а письменные заклинания помогали ему разве что остаться живым и передвигаться.

При всем этом оставалось одно, что он знал наверняка и что грело ему сердце: этот Дойль наконец мертв. Ромени запер его в горящем трактире, и когда сам отползал с места, где они бросили его – как им казалось, мертвого, – он оглянулся и увидел, что дом полыхает так, что ничего живого остаться там просто не могло.

Его чувство равновесия делось куда-то, и он с трудом ковылял в своих японских сандалиях. «Ну что ж, – думал он, – для ка я уже стар. Еще несколько десятков лет, и я сделаюсь таким легким, что земное притяжение почти перестанет удерживать меня и я смогу обходиться без этих проклятых штук. Письменные заклинания поддержат меня на то время, пока я не смогу говорить снова. И если повезет, я смогу дожить до 1810 года.

И, – подумал он, – в 1810 году я как следует пригляжу за мистером Бренданом Дойлем. Кстати, ничто не мешает мне прикупить за это время участок, на котором стояла сгоревшая гостиница, и в 1810 году я отведу туда мистера Дойля и покажу ему его собственный древний и обгоревший череп».

Булькающий звук, который мог означать и смех, вырвался из нижней части его исковерканного лица.

Пройдя еще несколько шагов, он снова потерял равновесие, прислонился к стене и начал сползать на мостовую – и тут чья-то рука поймала его, выпрямила и помогла сделать еще шаг. Он повернул голову, чтобы единственным оставшимся глазом посмотреть на своего благодетеля, и не особенно удивился, увидев, что это вовсе не человек, но напоминающая его очертаниями, оживленная им самим охапка досок и щепок, бывшая когда-то, судя по всему, обеденным столом. Ромени благодарно закинул руку на доску, служившую фигуре плечом, и оба молча – ибо ни один из них не мог говорить – двинулись дальше по улице.

Глава 3

Минералы служат пищей растениям, растения – животным, животные – людям; люди в свою очередь также служат пищей другим созданиям, но не богам, ибо их природа слишком далека от нашей; скорее дьяволам.

Кардан, «Hyperchen»

Дойль ударился ногами о стол после столь короткого падения, что едва успел спружинить ногами, дабы не упасть. Он оказался в шатре, и, словно человек, пробуждающийся от кошмара и с облегчением узнающий обстановку собственной спальни, Дойль вспомнил, где он видел уже этот стол с ворохом бумаг, свеч и статуэток. Он находился в цыганском шатре доктора Ромени. И как заметил он, слезая со стола, он оказался совершенно гол слава Богу, здесь было жарко. Несомненно, он вернулся в 1810 год.

«Но как это случилось? – удивился он. – Ведь мобильного крючка у меня не было».

Он подошел к выходу и откинул полог как раз вовремя, чтобы увидеть за горящими шатрами пару огромных, напоминавших скелеты фигур, слегка светящихся, как отпечаток изображения на сетчатке; они растворились в воздухе так быстро, что он даже не успел убедиться в том, что действительно видел их. Если не считать негромкого потрескивания огня, единственное, что нарушало тишину, – это неожиданно веселые звуки игрушечного пианино и аккордеона где-то на северном конце лагеря.

Он снова запахнул полог и принялся шарить в хламе до тех пор, пока не нашел халат и странные сандалии на толстой подошве, чистый шарф перевязать все еще кровоточащую ногу и меч в ножнах. Приодевшись и снарядившись, он вышел из шатра.

Слева от него послышались шаги. Он выхватил меч, повернулся на звук шагов и увидел перед собой Окаянного Ричарда – тот поперхнулся от неожиданности, потом отступил на шаг, схватившись за кинжал на поясе.

Дойль опустил меч.

– Тебе нечего бояться меня, Ричард, – сказал он негромко. – Я обязан тебе жизнью… и хорошей выпивкой в придачу. Как твоя обезьянка?