Вчера я его опять встретил:
— Я спокоен, — сказал он, позабыв про первый наш разговор. — У меня есть запасной выход. Если они меня выкинут…
Евреи!
Поглядим совести в глаза, евреи!
Один только раз поглядим…
А где она — наша совесть? Где она, где?!
А совесть наша — дети наши.
Вот и поглядим в глаза детям нашим. Не сытым еще — не зажравшимся. Не трусливым еще — не продавшимся. Гордым еще и добрым. Нерасчетливым и наивным.
Дети наши — это прошлое наше.
Старики — наше будущее.
Все наоборот, навыворот, наизнанку… Все перелицовано трижды и пятижды.
Так как же нам вывернуться на нашу естественную сторону? Как же нам, как?!
И можно ли?
И не опасно ли?
И где она, где она — наша естественная сторона?..
Чтобы старики наши стали нашим прошлым. Дети — нашим будущим.
И вот мы уже выворачиваемся.
Вот мы кряхтим и стонем. Пыхтим и надрываемся. Страдаем сами и мучаем других.
Выворачиваемся, братцы, выворачиваемся!
Но какой дорогой ценой…
Его прадед захотел умереть в Палестине.
Захотел и захотел.
Были такие чудаки во все времена.
Что делал еврей в подобном случае?
А что он мог делать? Шел в канцелярию градоначальника, писал заявление, платил десять рублей — и через две недели получал заграничный паспорт.
Его прадед так и сделал. Пошел, написал, заплатил — и уехал в Палестину. И жил там. И умер там.
А дети остались на Украине. И правнуки.
Это был год тысяча девятьсот тринадцатый.
С этим годом у нас долгое время любили сравнивать разные показатели.
Сколько нефти в тринадцатом году и сколько теперь. Сколько угля. Чугуна. Стали. Всякого прочего добра…
Сравним и мы.
И тоже с тысяча девятьсот тринадцатым…
Его дядя сидел в тюрьме за сионизм.
Сидел себе и сидел.
Были такие чудаки во все времена.
Было такое веселое время, когда за это сажали и объявляли открыто, что сажают за сионизм, а не за паразитический, будто бы, образ жизни, не за шпионаж и хулиганство. Нравы тогда были попроще. Оглядки на Запад поменьше.
В тюрьме дяде предложили:
— Или подпиши, что не будешь заниматься сионистской пропагандой, или высылка.
Дядя предпочел высылку. И уехал на пароходе. Через Турцию в Хайфу.
А братья остались на Украине. И сестры. И племянники — уже родившиеся и еще нет.
Это был год тысяча девятьсот двадцать второй.
Опыта у властей еще не было. Традиции не сложились. Профессионализмом и не пахло. Но уже проклевывались первые ростки. Робкие, но многообещающие.
В порту, у трапа парохода, провожающих фотографировали.
Так и представляется неуклюжий аппарат на треноге, маг-чародей из ЧК под черным покрывалом, вспышка дымного магния…
Это вам не теперешняя электроника!
Это вам не микрофон в горошине. Не фотоаппарат в пуговице. Не радиоактивные изотопы. По сравнению с двадцать вторым годом мы давно уже взлетели в заоблачные высоты.
А по сравнению с тринадцатым!..
Украина, Украина!
Сколько детей еврейских родила ты, Украина!
Сколько выкормила — выпестовала — соединила — оженила — похоронила!
Сколько забила насмерть!
Топот казачий, посвист гайдамачий, мат-перемат цетлюровский, кованая поступь полицая…
Что же случилось на земле твоей, Украина, после тринадцатого года? Что случилось, Украина? Страшно вспомнить…
По всему миру, Украина, рассеяны пасынки твои — евреи. По странам и материкам: у кого дедушка, у кого бабушка, а кто и сам — с Украины. Едут к тебе — к могилам с пепелищами. Едут к тебе — к детству оборванному. Едут к тебе — едут к себе.
Вспоминают тебя, проклинают тебя, благословляют тебя, Украина. Хаты беленые, вишни в цветении, доброту с пирогами и галушками, злобу с кольями да нагайками…
Узел на тебе завязан, Украина. Плотный, тугой узел, что не разодрать и зубами.
Бегут от тебя и тоскуют по тебе.
Цепляются за тебя и мечтают о побеге.
Украина, Украина!
Как нам с тобой повезло, Украина!
Как нам не повезло с тобой…
Поздние дети — нежданные дети.
Поздние всегда, как чудо.
Когда не ждешь уже, не надеешься, примирился навечно с невозможным, с привычной горечью глядишь на беременных девочек, на отцов с колясками, на бабушек с внучками, на годы свои уходящие, на старость впереди нехлопотливую, на бесцельность привычную… и вдруг — нежданно-негаданно — подарок тебе, откровение, чудо, не просто рождение — знак неразгаданный…
Поздние дети — ненаглядные дети.