Врата испуганного Бога

Дети: Это мое! – Не твое! – Мое! – Не твое! – Шагратов выползень! – Мне мама бабок набрала, она падаль в овраге нашла! – У-у-у-у, ей МОЯ мама сказала, что в овраге падаль! – Нет, моя мама сама падаль нашла! – Нет, ей моя мама сказала! – Шагратов выползень! Когда это твоя мама моей мамочке сказала? – Тогда! – Ну когда, когда? – Тогда! Перед солнышком! – Выползень шагратов! И так далее. Видимо, мелкие косточки местного животного ценились в определенных кругах необычайно, младший, законный обладатель не мог не похвалиться, старший – богатства в чужих руках стерпеть не мог.

Скандал в доме, над крышей которого висел на холостом ходу бот:

– О-ех, тумтук ты, тумтук! Что делать, что делать!

– Молчи, баба. Молчи, от греха…

Молодой женский голос, глухой мужской. Энергичный женский, усталый мужской. Раздраженный женский, покорный мужской.

Шаграт выл, не переставая.

И обладатель глухого усталого покорного голоса вылетел из дома.

Он дробно ссыпался ороговелыми босыми пятками с крыльца, в несколько скачков пересек половину двора и с наслаждением пнул животное в округлый мягкий бок, покрытый гладкой блестящей шерстью.

– Заткнись, шкура мелкая! – заорал мужичок, перекрывая обиженный визг удирающего в свою будку шаграта. – И без тебя тошно! Заткнись!

Мужичок громко шмыгнул носом и подумал, что в дом возвращаться ему не хочется. Повитуха привела своими комментариями происходящего в состояние совершенно безысходное. Пойти, что ли, навстречу жрецу? Может, по дороге с ним что случилось, помощь какая нужна? И дочке. Мужичок одиннадцать лет ждал дочку. И Голос ему дочку обещал сколько, и Последнему одних овец выкормил мужичок пять голов…

Во двор, повязывая на ходу голову темным платком, вышла повитуха и окликнула:

– Эй, тумтук! Чего стоишь? Иди к жене, плохо ей.

– Думаю я, – отозвался тумтук.

– Думает он! – передразнила повитуха. – Что же это за думки у тебя, коли жены родной важнее будут?

Мужичок сбивчиво объяснил. Повитуха махнула рукой и посоветовала жестоко:

– Не морочь голову. В дом иди. Не придет жрец, и девочку вашу не принесет. Новую родите.

– А ты – что? Уходишь уже? И платы ждать не будешь?

– Не буду, – покривилась повитуха. – Какая теперь плата? Не вернется жрец. А у меня ведь тоже семья дома некормленая сидит. Пойду.

– Слушай, – сказал мужичок шепотом, подвинувшись губами к повитухиному уху, – а ты, может, знаешь, куда за мостом идти-то надо? Поискать хочу. Ногу он подвернул, наверно, или еще что… И девочка наша с ним, дочка наша.

Повитуха шарахнулась в сторону.

– С ума сошел, кукушник лысый? И думать забудь! Не дай Последний, услышит кто недобрый – жрецы тебя на кусочки мелкие разорвут сей же час! В дом иди, говорю!

– Эх ты… – укорил мужичок и отвернулся.

Прикрывая рот уголком платка, повитуха пошла со двора. Мужичок провожал ее взглядом до тех пор, пока силуэт женщины не слился с темным туманом, затем вновь шмыгнул носом, почесал в затылке и направился к будке шаграта.

– Тихо ты! – сказал он животному, опасливо забившемуся в угол. – Только выть и горазд. Со мной идем, дорогу надо искать. Нюхать будешь, бездельная тварь. Тихо, я сказал.

Отцепив от кольца на будке гремящую цепь, мужичок намотал свободный ее конец на ладонь и вытащил шаграта из убежища. Шаграт вяло сопротивлялся и упирался лапами.

– Нюхай, – строго приказал хозяин животному, – ищи давай… кукушник. Жреца помнишь? Вот и ищи, куда он пошел. А выть не надо. Рано еще выть, понимаешь.

Шаграт для порядку еще немного посопротивлялся, поскреб лапами, но вскоре вытянул вертикально вверх голый свой хвост, ткнулся носом в землю и пошел по двору зигзагами. Нащупав след, тихонько взвизгнул, глянул на хозяина и натянул цепь.

– Вот так! – похвалил мужичок. – Вот так бы и сразу… – И ускорил шаг.

– За ним, Дон! – прошипел Збышек.

– Без сопливых как на коньках! – прошипел Дон, поглаживая джойстики.

Пару раз по дороге к каньону шаграт терял обнаруженную струйку запаха, останавливался и топырил уши, точно прислушиваясь к туману. Брел назад, затем снова – вперед, рычал на неведомое упругим горлом и брал упущенный след. Сонные приречные птицы шептались о своем, в тумане мерцало и гасло, грохотала вода по камням – далеко впереди. Солнце только-только начинало подгорать к вечеру. Эх, сколь периодов прожили без светила, дождались, а тут с доченькой такая беда…

Мужичок облизнул высохшие губы и чертыхнулся. Ему было страшно. Шаграт тянул к подвесному мосту, издавна ставшему для всех жителей деревни той границей, которую пересекать нельзя. Почему – нельзя, никто толком не знал. Боялись жрецов, хотя на памяти деревенских ни один жрец прямо не запрещал ходить через каньон. Но все равно – боялись.

– Хай-хай, гочи-гочи! – запел мужичок сдавленным тонким голосом, отгоняя наплывающую жуть. – Хай-хай… гочи… лей…

Голос сорвался. Шаграт удивленно покосился на хозяина, побежал быстрее. Мало ли что…

Мост раскачивался. Гудели веревки, вибрировали под вспотевшими горячими ладонями. “Хай-хай…” Шаграт шел впереди, широко расставляя лапы и стараясь поглубже вонзать в дерево острые когти.