Врата Лилит (Проклятие Художника)

— Встань, Эш Шамаш. Ты очищен. Теперь ты достоин стать жрецом Ночной Королевы, достоин сочетаться с ней таинственным браком.

Пение опять из мажорного стало минорным, спокойным, свет постепенно угасал. Ганин встал с жертвенника, точнее, слетел с него. Не успел он послать мысленный импульс мышцам ног и рук, как тут же взлетел в воздух как бабочка и плавно опустился на пол.

— Одень новые брачные одежды, Эш Шамаш. Ты не должен ходить обнаженным.

В голове Ганина тут же возник образ его новой одежды — свободной, серебристой, воздушной. Он знал, что стоит ему захотеть — и его мысль тут же станет реальностью. Ганин захотел и… вот он уже одет! Его новое облачение было копией одежд таинственных фигур — длинная до пят с серебристым плащом и капюшоном, закрывавшим почти все лицо.

— А теперь иди, Эш Шамаш! Иди к своей госпоже, к своей богине. Она уже ждет тебя! Ганин посмотрел вверх и понял, что ему нужно подниматься прямо к улыбающейся луне. Но это задание ничуть не удивило его. В его сознании тут же вспыхнул образ многоступенчатой пирамиды — зиккурата — только не с восемью, а с тысячами тысяч ступеней — движущихся ступеней, так что стоило ему вступить на одну из них, как та понесла его наверх, на самый верх, как лента бесконечного призрачного эскалатора, а на самом верху исполинского зиккурата он встретил Её… Улыбающийся диск луны был всего в нескольких шагах от его лица, но яркий свет, исходящий от него, не слепил его глаза — свет был призрачным.

— Добро пожаловать, Эш Шамаш! Теперь мы, наконец-то, можем быть вместе — и мы будем вместе! — донесся мелодичный голосок. — Но с меня ещё причитается! Ты отдал мне свое сердце и свою кровь, а, значит, свою душу, обитающую там. Это — самая высшая жертва, на которую способен человек. И я приняла эту жертву, отданную на алтаре моего сердца… Что я могу дать тебе взамен, мой возлюбленный Эш Шамаш? Я дам тебе вечность — ты будешь также вечен, как пламя, которое ты будешь всегда возгревать и которое ты всегда будешь поддерживать. Это пламя вечно будет возжигать в моих рабах пламень вожделения, а залогом этой вечности пусть будет этот маленький подарочек… Взор Ганина упал на его собственную правую руку. В ярком лунном свете на его безымянном пальце отчетливо проявилось призрачное бледно-золотистое кольцо с двумя маленькими, чистыми как слеза, бриллиантами.

— Кольцо — символ вечности, а бриллианты на нем — слезы моего вечного одиночества, хранителем которых стал теперь ты, мой возлюбленный Эш Шамаш. И пока ты со мной, слез этих не будет больше на моих глазах! Ну а теперь тебе пора. Твое тело не может долго находиться без души, ты можешь умереть, а я пока этого не хочу. Тебе ещё предстоит написать такой портрет… такой портрет…, которого не писал ни один из смертных, но не сейчас… не сейчас…

Луна замолкла, а призрачный зиккурат вдруг на глазах стал таять, как утренний туман под лучами теплого солнца, и Ганин почувствовал, что он проваливается куда-то вниз, внутрь этого тумана, увязает в нем, как в болоте, и тонет, тонет, тонет… Последнее, что он увидел, это было ПЯТЬ пальцев правой руки, на одном из которых, безымянном, было надето бледно-золотое кольцо с двумя бриллиантами, которое, как и сам зиккурат, стало все больше и больше бледнеть и развоплощаться.

— Помни, мой возлюбленный Эш Шамаш, — донесся до него откуда-то издалека мелодичный голос. — Сохрани мне верность, верность моим слезам… Впрочем, Я сама помогу тебе это сделать — мое кольцо станет для тебя крепче самых тяжелых кандалов и даже всесильный Геркулес не смог бы снять с тебя мой свадебный подарочек! — и уши резануло нестерпимой болью от громкого металлического звука холодного, неприятного смеха, а потом голос пропал, и Ганин окончательно провалился в серебристый туман, в который превратился зиккурат, и стремительно полетел вниз, вниз и вниз, в кромешную черноту…

ШЕСТЬ…

Снежана проснулась рано утром от резко бьющей по ушам мелодии мобильного телефона. Однако она, мысленно послав все к черту, спряталась с головой под подушку, а сверху ещё накинула толстое одеяло, как когда-то давно, в детстве, и решила ни за что на свете не вставать — «ничего, отзвонятся да отстанут!». Но звонок и не думал прекращаться, как будто телефон решил сыграть ей всю 45-ю симфонию Моцарта за один раз.

А потом так некстати раздался голос мамочки:

— Да… да… Константин Михайлович… да… да, она здесь… приболела немножечко… что-нибудь передать?.. Ах, лично… Это так срочно? Да? Ну хорошо, она перезвонит вам… Я передам… Да-да, обязательно…

— Ну что там, мам, опять? Я ж отгул на два дня взяла! — недовольно скривила губы Снежана, выбираясь из-под одеяла — заснуть снова уже не представлялось никакой возможности —, и сладко потянулась. — Мне такой сон снился — супер просто! Надо ж было мне позвонить!

— Снежа, доченька, зайчик мой! — залепетала мама, виновато глядя на дочь. — Да я уж и хотела его отправить-то, Константина Михайловича, да он прям вцепился как клещ в меня. Говорит, срочнее некуда, кровь из носу, ну и все такое прочее…