Врата Лилит (Проклятие Художника)

Ганин едва заставил себя подняться и подойти к престолу. От фигуры на троне веяло таким нечеловеческим могуществом и величием, что стоять перед ним казалось святотатством. Ганин опять рухнул на колени и прикоснулся губами к ногам Властелина, но — губы его, к величайшему удивлению, коснулись не плоти, не раскаленного металла, а очень плотно сжатого прохладного воздуха…

К нему уже бежали светоликие прислужники, чтобы под руки поднять его с колен.

— Тише, тише, тише! — почти ласково произнес ОН. — Мое Совершенство вызвало вполне естественную реакцию у этого смертного. Вы видите меня часто, а несчастные обитатели нижних миров — почти никогда. Так дайте же ему вволю выразить свое восхищение Мною!

— Я… я… в восхищении… — только и смог прошептать Ганин, боясь поднять свой взор на лицо Восседавшего.

— Я думаю, ты уже догадался, КТО Я. Имен у Меня — миллион, и не Мне их тебе называть, но есть имя, которое больше всего подходит ко Мне, выражает, так сказать, всю Мою сущность до конца. Имя Мне — Люцифер, Светоносец, ибо Я источаю свет — свет, который никогда не покроет тьма. Я рожден из света и Я и есть свет. В священных книгах у смертных сказано: «Да будет свет!» — и эти слова — обо Мне. Там же сказано: «Я — Альфа и Омега, Начало и Конец» — и это тоже сказано обо Мне. Я — начало мира и Я — его конец. Как Начало, Я — Люцифер, а как конец, Я — Аполлон, Разрушитель. Впрочем, Мне больше нравится Мое первое имя. Мое милосердие прибегает к разрушению только в тех случаях, когда это становится крайне необходимым…

Ганин, затаив дыхание, слушал эту тираду и задыхался от восторга. Голос был мягкий, певучий, музыкальный, он не говорил — он пел, и это пение, казалось, можно было слушать бесконечно…

— Не буду утаивать от тебя — это Я повелел Моей дочери привести тебя к себе, на этот праздник. Не утаю и причин, почему Я так поступил… — солнцеокий мужчина театрально выдержал паузу и гневно сверкнул своими очами. — В нижних мирах ходят страшные сказки обо Мне. Меня, якобы, называют «сатаной», «князем тьмы», «падшим духом»… В общем-то, Мне все равно, что обо Мне говорят. Как там у людей? «Собака лает — ветер носит!» — тут же, как по команде, раздался единодушный смех всех гостей, но только поднят палец Властелина, и смех тут же прекратился, также внезапно, как и начался. — Однако, как обо мне сказано, «Аз есмь Свет и Истина и Жизнь», все-таки не могу не возмутиться, что Истина так грубо попирается… И кем? Людьми! Людьми, ради которых Я поднял свое оружие — тут Светоносец поднял свой золотой змееголовый жезл — против Тирана, Узурпатора, вздумавшего людей — не много не мало — поработить! — по залу прокатился гул возмущения и проклятий.

— Да, да, да, как это не возмутительно, но Я — Свет мира — был замаран грязью и нечистотами, Мое доброе имя и безупречная репутация растоптаны. Я, всем пожертвовавший ради Человека, его величия и могущества, этим же человеком пренебрежен, Я, давший ему свободу, оплеван, Я… Впрочем, к чему слова? Слова вообще только звук. Зачем нам сотрясать воздух, если Истина очевидна? Вот почему Я и призвал тебя, Художник, чтобы ты, увидев Меня таким, каков Я есть на самом деле, показал смертным, обитающим в нижних мирах, что все, что обо мне говорят — наглая ложь. Нарисуй мой Портрет, яви свет миру — и пусть Истина будет прославлена, а ложь навеки посрамлена!

— Когда-то, давным-давно, Истина уже царила на грешной земле. Нам, бессмертным богам, благодарное человечество ставило прекраснейшие статуи, рисовало картины, фрески, высекало из мрамора барельефы. Нам ставили храмы, целые пирамиды, где благочестивые смертные воскуряли нам фимиам. Но ныне все это забыто! Нас оболгали наши завистники, враги, наше имя смешано с грязью! Но Я всё же непоколебимо верю, что когда-нибудь — и очень скоро — все переменится и Истина вновь восторжествует! — опять, как по команде, раздались крики восторга, но вот указательный палец вновь поднят, и они тут же прекратились. — Нарисуй Мой портрет, Художник, и Я щедро награжу тебя, ибо для просвещения заблудших овец Моих и торжества Истины Мне ничего не жалко. Я причислю тебя к лику бессмертных и ты будешь сидеть, как любимейший сын Мой, одесную Меня. Я отдам тебе мою единственную дочь в жены, прекрасней которой нет никого ни в одном из бесчисленных миров видимых и невидимых Вселенных, и семя твое будет благословенно на века! Нарисуй — и ты станешь Моим другом, Моим братом, Моим сотрапезником — вовеки веков!

Тут солнцеокий ударил жезлом о ступеньку трона и рубиновые глаза кобры вспыхнули кроваво-красным светом и она, как живая, зашипела.

Воцарилась тишина. Все гости напряженно уставились на Ганина, равно как и сам Люцифер. Ганин же молчал. На его лице обнаружились следы острейшей душевной борьбы и страданий, происходивших в глубинах его сердца. Наконец, пелену всеобщего безмолвия прорезал его громкий голос:

— Я напишу твой портрет, Люцифер, но только с одним условием…

— Назови свою цену, друг! — произнес Солнцеокий, удовлетворенно улыбнувшись.