Стал юноша Фаэливрин приходить к клетке Ашурран, приносить ей еду и питье, какое употребляют сами Древние для поддержания сил в болезни, и вел с ней долгие разговоры обо всем, что приходило в голову. Расспрашивал он ее об обычаях людей, о тех местах в книгах, что были темны и непонятны, о землях, лежащих за Великим лесом, и полезные сведения передавал Дирфиону. Эльфийский военачальник нарадоваться не мог, ведь таким образом узнали они о смертных больше, чем за все предыдущие столетия. Однако не подозревал он, что Ашурран щедро приправляет слова свои ложью, а о том, чего сама не знает — без зазрения совести выдумывает, что в голову взбредет, и мешает Юнан с Иршаваном, как ей угодно. Эльфы тогда были еще незнакомы с ложью и обманом, и хоть наделены были способностью видеть истину, не могли отличить ее от приукрашенной правды, или от смеси правды и лжи, или от выдумки, в которую верит сам говорящий. И если бы Ашурран хорошо знала Юнан, верно, почувствовал бы Фаэливрин фальшь в ее рассказах. Но свое незнание прятала она за буйной фантазией и всякими чудесами, вычитанными в романах.
Фаэливрин же сам не замечал, как по простодушию своему открывает Ашурран множество ценных сведений об эльфах. Даже вопросы, которые он задавал, говорили разумному человеку о многом. И когда расспрашивал он о верховой езде, ясно было, что нет у Древних конницы и привычки сражаться верхом, и если ездят они на лошадях и подобных животных, то без седла и стремян. А когда расспрашивал он о городах и укреплениях, ясно было, что не строят эльфы стен и сооружениям из камня предпочитают постройки из дерева. Нет у них регулярного войска и нет понятия об искусстве войны, битвы же с людьми почитают они за нечто подобное охоте на неразумных тварей. Выносливы они, как и не снилось хрупким смертным, и могут долгое время обходиться без пищи и воды, без сна и отдыха, видят в темноте, как днем, и способны чуять ловушки и засады, проникать в чужие замыслы и предотвращать их. Но опасаются они смерти, и гибель в сражении от рук смертных кажется им бесславной, которой следует всеми силами избегать. Потому неспособны они биться с тем же ожесточением и презрением к смерти, как люди. Кроме того, неуютно чувствуют они себя на равнине, вдалеке от Великого леса, и в этом кроются семена их поражения.
Многое поведал Фаэливрин об эльфах, непреднамеренно или потому, что считал это очевидным и общеизвестным. Случалось ему и на хитрые ее вопросы отвечать, и не слишком сдерживал он свой язык, полагая, что Ашурран никогда не покинет Линдалаи. К тому же без меры привык юноша Фаэливрин к этим беседам, и ждал их с нетерпением, и скучал, когда не виделся с Ашурран даже день, хотя сам не замечал этого.
Если бы спросили Фаэливрина, верно, признал бы он, что была Ашурран самым чудесным, что ему приходилось видеть в жизни. Не уставал дивиться он, слушая ее разумные учтивые речи и рассуждения о разных предметах, ему незнакомых. Слышал он прежде, что люди грубы и жестоки, глупы и примитивны, что это дикари, не знающие света знания. Однако Ашурран была живым опровержением. Говорили о людях, что они уродливы и отвратительны с виду, но и тут не находил он в Ашурран ничего подобного. Верно, не могла она сравниться в красоте и телесном совершенстве ни с одной, даже самой некрасивой женщиной Древних. Но глаза ее сияли невиданным прежде блеском — блеском быстроживущей страстной души, и кожа ее была горяча по сравнению с холодным прикосновением Древних, и жар этот чувствовал юноша Фаэливрин даже в полутора шагах. Яркой она была и быстрой, как падающая звезда, и в несовершенстве было ее очарование. Фаэливрин, как мотылек, летящий на огонь, не мог устоять перед обаянием Ашурран и ее пылкостью.
Почувствовал он, что в сердце его зарождается любовь к смертной женщине, и устыдился.
Что касается Ашурран, то она сгорала от любви с того самого мига, как увидела Фаэливрина. Пила она из кубка неутоленной страсти и неустанно думала о юноше, и если б существовал какой–то способ заполучить его без того, чтобы вырваться на свободу, верно, перестала бы она думать о свободе. Голос его звучал чарующей музыкой для нее, и каждое движение, каждый жест были отрадой для глаз. Глядя на его изящные ступни, нежные, будто лепестки лилий, выглядывающие из–под края одежды, ибо принято меж эльфов ходить босыми в пределах городов и жилищ, теряла она самообладание. И казалось: доведись ей поцеловать хотя бы край его одежды, почитала бы она себя счастливейшей из смертных и бессмертных. Однако же давно известно, как ненасытны по природе люди — добившись желаемого, всегда хотят большего. Так и Ашурран наверняка бы не удовлетворилась лишь краем одежды, и захотелось бы ей после того поцеловать ступню, потом колено, а потом и до прочего недалеко. И не знала она, печалиться или благодарить судьбу за то, что юноша сидит так далеко от нее, что нельзя к нему прикоснуться, только лишь остается, что любоваться издали.