"Врата сокровищницы своей отворяю..."

В том-то и была вся сложность художественной, идейной задачи, на решение которой отважился автор: показать, как положительное в общем человеческое качество, национальная черта крестьянина проявляется пока что уродливо, дико, бесчеловечно...

Однако катарсис должен быть жизнеутвержда­ющим — вот чего хотел, добивался своей драмой и в самой драме молодой писатель молодой литературы.

Наверно, невозможного добивался?.. Опять же не бу­дем спешить с выводами, снова почитаем саму драму.

«— А ты что за человек?

— Я не человек, я — пинчук».

Пословица-поговорка псевдо-полешуцкая, однако Горецкий пишет о своей Могилевщине и ведет спор не за полешука только, а за белоруса, за крестьянина белорусского вообще.

Как впоследствии Иван Мележ будет вести спор. Однако Мележ уже «исторически» оспаривает эту обид­ную поговорку в своей «Полесской хронике», как бы утверждая: не только сегодня нет (это теперь каждый видит), но и никогда не было в той поговорке правды!

Когда же молодой Максим Горецкий начинал писать, белорусским авторам с горькой горячностью приходи­лось утверждать ту элементарную правду, что и мужик любит, радуется, ненавидит, горюет, страдает, печалит­ся — и не как «пинчук», «полешук» и еще что-то такое там, а как человек.

О случившемся в деревне Бель можно было написать и нечто вроде «Власти тьмы». В самом деле — вековая тьма, идиотизм деревенской жизни стоит за тем убий­ством.

Однако эта правда, если б только ею удовлетворился белорусский автор, как раз и совпала бы с обидной и расчетливой неправдой тех, кто придумал: «Полешуки, а не человеки!»

Белорусский автор должен был делать акцент на ином полюсе той же правды факта, правды случая. И Максим Горецкий делает этот акцент.

Да, тьма, да, власть тьмы — старой, со времен крепостничества, и новой, той, что купцы-прохвосты несут из капиталистического города. И над всем — религиозное изуверство.

Крестьянин Антон — весь в этой тьме и сам бы из нее вышел, ею сформированный. Но светится в той тьме! Не искусственным, чужим светом религиозного фанатизма, овладевшего его душой, а странной в тех условиях, неожиданной чистотой светится и светит — бескомпромиссной нравственностью, духовностью. Эта нравственность, эта духовность родилась, поднялась из каких-то неведомых глубин народной жизни, народ­ного характера, однако вокруг, всюду вон какая жизнь — пьяная, жестокая, расчетливая — и человек поспешно спрятался за бога, в религию спрятался.

Не в самой религии крестьянина Антона корни той духовности, которую хочет показать и утвердить автор. Религия лишь охватила и направила в свои удобные, веками выработанные формы и формулы «природную», «национальную» склонность крестьянина Антона «быть в стороне» от тех, кто с ног сбивается, только бы не отстать от «панов» — старых, новых... Так понимает, так и таким хочет видеть своего земляка двадцатилет­ний автор из Малой Богатьковки. Не будем сейчас же упрекать его за идеализацию «национального характе­ра». Ведь была, есть попытка анализировать, разобрать­ся в суровых, жестоких фактах жизни, действитель­ности. Правда, не избежал при этом автор соблазна чрезмерно широких, глобальных выводов, формулиро­вок. Как не избежал этого даже Достоевский, когда говорил о «безудержной», «карамазовской» природе русского национального характера.

Максим Горецкий достаточно трезво смотрит на свой народ, он видит, что стремление «быть в стороне» от зла — не вся правда о национальном характере. Автух — холуй и панский подхалим Автух — ведь это отец Антона, ведь это тоже правда о своем народе, вы­сказанная писателем очень жестоко. Жизнь таким сфор­мировала Автуха, крепостничество?.. Да, но тем не ме­нее сформировала. («А крепостного, сынок, не хочешь ли отведать? А... Все мы панские псы... Подумаешь, заба­стовщики появились, дурь, да и только... А... Комедь!» — оправдывается Автух перед сыном. И перед самим собой.)

А хорошие качества Антона, они ведь тоже, смотрите, как дико направлены, к чему привели в конце концов! Так что трезвости во взгляде на «национальный характер» у Максима Горецкого хватало.

Антон прежде всего беспомощен в своем отрицании зла и в своем нежелании быть «соучастником», «не умножать зло». Он натура, склонная к саморазрушению — хотя и во имя добра и доброты.

«Антон (невольно слово-второе шепчет, но уже не слышит того, что священник говорит дальше, мысли его бегут своим путем). Разве я виноват, что отец мой пьянством своим жить семье не дает? А разве виноваты были бы мои внуки, когда бы я пьянством отравлял им жизнь? Разве будут виноваты дети мои, когда родятся за грех отцов своих беспамятными? Значит, если и наука так понимает и батюшка так убеждает, значит... как же это? Зачем же так дал бы бог? Бог бы так не сотворил, не устанавливал бы порядок такой... Наверно, это они (нечистые - А.А.) вмешались... Как говорится, и козу они сотворили. Только она заваливалась, не ходила, пока бог не дунул в нее... и здесь они, наверно, каким-то образом напакостили?