Врата судьбы

— Что-то, связанное с военно — морскими секретами, — с надеждой добавила Таппенс.

— Возможно. Ходила масса всевозможных историй, как мне рассказывали, но, разумеется, сам я ничего не знаю.

— Вас тогда еще не было, — сказала Таппенс, с удовольствием глядя на его юное лицо.

Когда он ушел, она села за рояль.

— Я сыграю «Дождь на крыше», — решила Таппенс, которой попытки настройщика исполнить прелюдию напомнили о Шопене. Затем она перешла на аккорды и начала играть аккомпанемент к песне, сначала тихонько мурлыча мелодию, затем напевая слова.

— Где мой верный влюбленный бродит, По каким краям, в какой стороне? Я, как птица в лесу, все пою и зову: Мой любимый, вернись же ко мне.

— Кажется, я начала не в той тональности, — заметила Таппенс, — зато рояль теперь в полном порядке. Как здорово, что на нем снова можно играть. «Где мой верный влюбленный бродит», — замурлыкала она и вдруг, задумчиво произнесла:

— Вернаялюбовь. Верный влюбленный? Да, похоже, это знак. Наверное, мне лучше пойти и сделать что-нибудь с Вернойлюбовью.

Она надела прочные туфли и пуловер и вышла в сад. Вернаялюбовь была убрана не в свой привычный дом, КК, а в пустую конюшню. Таппенс выволокла ее, подтащила к верхушке травяного откоса, обмахнула тряпкой, которой вооружилась против многочисленной паутины, села в повозку, поставила ноги на педали и принудила Вернуюлюбовь пуститься со всей скоростью, возможной при ее возрасте и состоянии.

— Ну, моя верная любовь, — проговорила она, — теперь вниз, но не очень быстро.

Она убрала ноги с педалей и приготовилась по необходимости тормозить ими.

Несмотря на то, что Вернойлюбви всего-то и надо было, что скатываться вниз по холму, влекомой собственным весом, она делала это не очень быстро. Но наклон холма внезапно увеличился, Вернаялюбовь покатилась быстрее, Таппенс слишком резко попробовала затормозить, и они с Вернойлюбовью вместе приземлились в несколько более неудобную часть араукарии у подножия холма.

— Весьма болезненно, — проговорила Таппенс, выбираясь из цепких веток араукарии.

Выбравшись, Таппенс отряхнулась и огляделась. Перед ней находились густые заросли кустарника, поднимающиеся вверх по холму в противоположном направлении. Это были кусты рододендрона. Чуть попозже, подумала Таппенс, этот уголок будет выглядеть очень красиво, но сейчас это были обыкновенные заросли. И все же среди кустов она заметила довольно заросшую, но явно тропинку. Таппенс отломила несколько веток, продралась через окраинные кусты и пошла по тропинке вверх. Уже много лет никто не проходил здесь и не расчищал путь.

— Интересно, куда она ведет, — проговорила Таппенс. — Должна же она куда-то вести.

Должна-то должна, подумала она, когда тропинка пару раз резко свернула в противоположных направлениях, образовав зигзаг и заставив Таппенс вспомнить, как Алиса жаловалась на тропинки, которые вдруг отряхиваются и меняют направления. Кустов стало меньше, зато появились лавры, вероятно, давшие название дому, а еще дальше между ними завилась узкая, неудобная каменистая тропа. Внезапно она привела к четырем заросшим мхом ступенькам, поднимающимся к чему-то вроде ниши, ранее вроде бы сделанной из металла, впоследствии замененного на бутылки. Нечто вроде усыпальницы с пьедесталом, на котором стояла порядком попорченная каменная статуэтка: мальчик с корзинкой на голове. В душе Таппенс шевельнулось узнавание.

— По такому месту можно определить, в каком году разбивался сад, — заметила она. — У тети Сары в саду было почти точно такое же. И, кстати, у нее там тоже рос лавр.

Еще ребенком она время от времени гостила у тети Сары. Она вспомнила игру, в которую играла, — Речные кони. Для нее требовался хула — хуп. Таппенс, надо сказать, было тогда шесть лет. Ее хула — хуп и являлся конями. Белыми конями с гривами и развивающимися хвостами. В воображении Таппенс они мчали ее через зеленый, довольно густой травяной участок, затем через лужок, усаженный пампасной травой, взмахивавшей в воздухе пушистыми головками, по точно такой же тропинке, и, среди буковых деревьев в такой же вот нише стояла такая же фигурка с корзинкой. Таппенс, отправляясь туда на своих скакунах, всегда брала с собой дар, который нужно было положить в корзинку на голове мальчика: он одновременно служил и подношением, позволявшим загадывать желание. Считалось, вспомнила Таппенс, что желание почти всегда исполняется.

— Но, — сказала Таппенс, усаживаясь на верхнюю ступеньку, — это, понятно, случалось потому, что я в общем-то мошенничала. Я имею в виду, я загадывала то, в исполнении чего была почти уверена, и затем, когда желание выполнялось, это казалось настоящим волшебством. Это было, как самое что ни на есть настоящее подношение древнему Богу. Хотя какой это был Бог, пухленький мальчишка. Впрочем, какая разница — зато сколько удовольствия доставляли собственные выдумки, в которые верилось.

Она вздохнула, вернулась по тропинке назад к таинственно названному КК.