Врата Тагмета

   В загоне стояла дюжина сменных лошадей, все неспешно пережевывали сено, пока Пятнышко пытался дотянуться сквозь решетку снаружи и ухватить себе клочок побольше.

   Рядом с ним стояла осёдланная кобыла. Мира, предположил Киндри по её лиственно-зелёным глазами и жемчужно-серой шубке, раскрашенной во все возможные оттенки нынешнего сезона, хотя здесь и было слишком темно, чтобы суметь разобрать детали. Она тихонько заржала при приближении своего хозяина.

   Они поймали и оседлали двух лошадей ("Но я же не умею ездить верхом!"), в то время как конюхи продолжали скрываться. Киндри посадил одного близнеца за собой на Пятнышко, человек в зелёном взял второго на Миру, и они поскакали на север.

   Речная Дорога, казалось, растянулась бесконечностью у подножия нависающей Глуши. Цокот копыт звенел в тишине так громко, что Киндри болезненно вздрагивал при каждом ударе. Он не хотел даже оглядываться на рандирскую крепость, эту жестокую тюрьму, в которой он потерял столько лет своей жизни. Его воспоминания были ещё слишком полны:

   . . . вонь подземной школы, сложная смесь затхлой влаги, плесени и немытых мальчишек . . .

   . . . крики в ночи, внизу, в помещениях священников, куда вызвали новичка . . .

   . . . жалящие удары учительского хлыста: "Полуумок, слабоумный, бастард, ты не слушаешь!"

   . . . молоко с синеватым оттенком, плесневелый хлеб, сыр в зелёных прожилках, кишащий клещами . . .

   . . . хулиганы, жестокость, и скука. . .

   Тот горький катехизис:

   - "Кто наш покровитель?"

   - "Леди Ранет."

   - "Кому же мы служим?"

   - "Высшим жрецам."

   - "Кто наша семья?"

   - "Мы сами."

   - "На кого мы плюём?"

   - "На нашего жестокого бога, что оставил нас одних."

   И снова Леди Ранет, с этой холодной, ласкающей улыбкой и этими блестящими за её маской глазами, которые, казалось, никогда не мигали.

   - "Дай-ка мне на тебя посмотреть, дитя. Подойди ближе. Ближе. Достаточно. Говорят, что тебе никто не может причинить серьёзного вреда. Как . . . интригующе. Ну, мы ещё посмотрим, верно?"

   Да, он сумел выжить, но его плоть хорошо помнила, что за этим последовало, многие дни, многие ночи, когда один лишь тихий смешок отвечал его крикам.

   Тонкие руки Тимтома (или это был Томтим?) на его талии задрожали и усилили хватку. У ребёнка, несомненно, хватало и своих собственных воспоминаний. Киндри положил кисть на холодные, маленькие пальчики, просто чтобы убедиться, что у него самого осталось хоть немного тепла и покоя, чтобы кому-то их предложить.

   Мира внезапно остановилась, остальные лошади встали за ней.

   - "Вперёд, вперёд," - беззвучно понукал их Киндри, отчаянно жаждая двигаться дальше, но затем также замер в седле, прислушиваясь.

   Тихонько хихикала Серебряная. Мимо отряда украдкой булькали ручейки, спускающиеся из переполненного рва Глуши. Фыркнула одна лошадь, её дыхание взметнулось белым пером в нарастающем холоде ночи. Другая вдарила копытом.

   А затем откуда-то долетел слабый отзвук отдалённого постукивания . . . тап, тап, тап . . . и голос, что кричал возбуждённые, но едва различимые слова.

   На небо вскарабкалась почти полная луна и окатила серебряным светом извилистые улицы Глуши, которые были настолько крутыми, что большую часть их было видно поверх внешней стены, вплоть до самой верхней террасы и Башни Ведьмы.

   Небольшой клочок мрака помечал фигуру, стоявшую на главной улице, снаружи семейного поселения. Подобно всем остальным в крепости, оно стояло наглухо запертым, а двор и дом за стеной пребывали во мраке. Там было заметно лёгкое движение, как будто поднимался и опускался бледный кулак.

   . . . тап, тап, тап . . .

   Он там кричит "Впустите меня," или же "Выпустите"?

   Киндри бросил взгляд на Орека, который только пожал плечами. Будучи обитателем училища, он, вероятно, очень мало что знал про то, что творится снаружи.

   В дворике появилось пятнышко огонька свечи. Уличные ворота чуть приоткрылись на щёлочку. Худенькую фигурку отбросило в сторону натиском мужчин, что скрывались в тенях противоположной стороны улицы. Свечка отдёрнулась назад и упала на землю, угасая. Кто-то вскрикнул в протесте или же приступе боли, возможно, и то, и другое, но звук пропал так же быстро, как и свет. Мужчины вышли наружу и тихонько прикрыли за собою дверь. А первая фигура уже отдрейфовала, подобно лунатику, к новой двери, и снова вздымала кулак.

   . . . тап, тап, тап . . .

   Эти жуткие ночные призывы.