Врата Валгаллы

Рубен с детства любил кольца. В сущности, вся его мускулатура была сформирована ими. Упражнения на кольцах отвечали его подсознательному стремлению к совершенству. Именно здесь особенно видно, если ты чего-то не можешь. Или можешь недостаточно хорошо. К тому же, закрывая глаза, он мог оказаться в любой обстановке — по желанию, сколько хватит воображения, а воображения ему хватало всегда. И потом, взметывая в воздух пластичное тело, послушное единственно его воле, не осуществлял ли он снова и снова, в еще одной доступной ему форме самое непреодолимое желание мужчины — летать? То, что он, покуда жив, никогда не сможет исполнять вполсилы.

Безликой, ко всему равнодушной силе гравитации Эстергази противостояли всегда и норовили обмануть уже в том возрасте, когда заучивали свое имя. Она олицетворяла для Эстергази понятие рока — а в рок они не верили!

Что— то изменилось в его чувстве пространства, в расстановке фигур, пробежали какие-то искры, биотоки мозга даже музыку окрасили в тревожные тона. Что-то, словом, было неладно и настойчиво выдергивало комэска из гиперпространства нирваны. Сопротивлялся, сколько мог, противостоя внутреннему дискомфорту, и даже стиснул зубы, но упражнения в борьбе с самим собой удовольствия уже не доставляли. Рубен довершил оборот, открыл глаза и спрыгнул па пол.

Кроме него, оказывается, никто не занимался. Шельмы стояли у избранных снарядов, напряженные плечи и спины говорили сами за себя, и только Вале, взмостившийся на брусья, глядел на всех свысока. На лице его — неслыханное дело! — был нарисован живейший интерес. Рубен поспешно выковырял из уха «ракушку».

— ... гарем старается, лижет из кожи вон...

— А вы тоже постарайтесь, глядишь — и вам позволим! — счастливый дар Магне Далена все на свете обращать в шутку.

Пятеро Кинжалов — Гросса нет среди них! — стояли у самого входа. Видимо, тоже зашли покрутиться-побоксировать, злой гормон погонять, ан занято. И не кем попало.

— Плюнуть некуда, чтоб в Шельму не попасть.

А вот лица у них нехорошие. Рубен, в конце концов прекрасно понимал Гросса, чья ненависть была исключительно классовой, своего рода крестовым походом, да в общем — обычная детская толкотня в песочнице в извечных попытках установить иерархию самцов, И хотя Кинжалы никогда не упускали случая показать в сторону Шельм «большой зуб», сам ритуал показывания зуба стал уже чем-то совершенно рядовым. Сопровождаемая диким хохотом, весь «Фреки» облетела реплика очнувшегося под капельницей Гросса: «Эстергази, чтоб он был здоров... триста раз... поймаю — пришибу!» Рубен, когда ее довели до его сведения, посмеявшись, посчитал инцидент исчерпанным. Или, точнее сказать, переведенным в сферу профессионального соперничества: кто больше уродов привезет.

Надо признаться, за последнее время в общем зачете Шельмы несколько раз пребольно нащелкали ближайших соперников по носам, то бишь по уязвимой гордости. Легко догадаться, чья эскадрилья служила в приватных разговорах Кинжалов притчей во языцех и первопричиной всех бед. К тому же Кинжалы неистово обожали своего комэска, и с этой точки зрения любой ушат помоев на князька Эстергази воспринимался ими делом благим, вроде священной мести за обиду, нанесенную кумиру. «Эстергази, мать его» звучало у них органично, как имя собственное.

Ненависть Ланге, командира Синего звена, была животной, необъяснимой и — совершенно индивидуальной. Не сказать, чтобы чувство это было для Эстергази внове, более того, процентов у десяти мужской части общества, с которыми он встречался в узких коридорах, примерно это чувство он и вызывал. Как с ним справляться — до сих пор оставалось для него неразрешимым психологическим ребусом. Ланге напоминал ему быка с выкаченными белками, мир которого подернут кровью. Пахнуло курсантской юностью, когда один пятерым с такими глазами он старался не попадаться. А в банде из пятерых такого и одного достаточно. И собой не управляют, и противника не считают. Бешенство заразно.

Гросса тут — предусмотрительно? — не было, и если эскадрильи сцепятся, отвечать придется старшему по званию из тех, кто тут есть. Ну-ка, догадайтесь с одного раза!

Откровенно говоря, он помедлил, прежде чем протолкаться вперед. Не мог придумать слов, чтобы успокоить тех, кого приводил в свирепое бычье бешенство один его вид, да что там вид — одна мысль о его благоденствии.

— Ребята, — окликнул их Вале со своего насеста. — У вас, я вижу, проблема? Хотите об этом... хммм... поговорить?

Фраза из арсенала психоаналитика Синклера, причем перепетая уморительно точно, обратила к нему шестнадцать пар недоумевающих глаз. Сидя на одном брусе и упираясь ступнями в другой, озаренный общим вниманием, парень буквально лучился. Рубен заподозрил недоброе, но промолчал, потому что сказать все равно было нечего.