Враждебный портной

– Замечательно жить в такое время, которое ставит перед людьми великие задачи! – У Выпи оказался пронзительный скрипучий голос.

Каргину показалось, что она долбит железным клювом водосточную трубу, как дятел дерево. Только что она хочет там найти, задался неуместным вопросом Каргин, там жесть, а дальше – пустота.

Но что-то было в пустоте, если Выпь снялась с лягушачьего болота и прилетела к нему в кабинет.

– Пора, пора, – вкрадчиво прошелестела Бива, словно осторожно поддела невидимым бивнем кучу осенних листьев. Тоже, стало быть, что-то искала внутри пустоты. – Бросим вызов самим себе!

Она прибрела сквозь мхи, липкие паутины, сырые корни, просквозила сквозь колючую проволоку лесных кустов, пограничные столбы деревьев, оплетающую землю зеленой авоськой траву-мураву.

– Бросим вызов самим себе, – повторил Каргин. – Будет неплохо смотреться на майке. Правда, где-то я уже это слышал. А вот первый слоган длинноват, на майку не встанет.

Он прислушался к шуму в голове. В последнее время (ничего не поделаешь, возраст!) Каргина донимал этот шум. Как-то не к месту вспоминалась любимая присказка Зиновия Карловича: «Всех вынесут вперед ногами». А еще Каргин прочитал в Интернете на форуме «Шум и ярость», где общались мучимые шумом в голове люди, что, если вставить в ухо наушник от смартфона и все время слушать музыку или радио, шум пропадает. Музыку еще туда-сюда, подумал он, а вот радио…

– Это вечные слова. Так говорил Перикл афинянам перед морским сражением с персами, – пояснила Выпь. – А еще – Наполеон старой гвардии, а еще…

– Заратустра, – добавил Каргин, – а до него – неандерталец, вышедший из пещеры с дубиной навстречу саблезубому тигру.

Каргин не сомневался, что великий американский писатель Фолкнер тоже страдал от шума в голове, потому и назвал свой роман «Шум и ярость». Только как бросить вызов самому себе, вздохнул Каргин, когда тебе шестьдесят лет, жить осталось всего-то ничего, а в голове шум… и ярость?

– Мы лозунгами не торгуем, – ударила клювом в водосточную трубу Выпь.

– Я тоже, – сказал Каргин. – Они торгуют мною.

– И какие же это лозунги? – тихо, как если бы невесомая осенняя паутинка спланировал на мягкий мох, поинтересовалась Бива.

– В данный момент? – уточнил Каргин.

– В данный момент, – щелкнула клювом, как ножницами, Выпь.

– На мне две майки, – упавшим голосом произнес Каргин. – На первой написано – «Шум и ярость», а на той, которая ближе к телу, – «Всех вынесут вперед ногами».

– Значит, нам всем надо спешить, – спокойно заметила Надя.

Каргин посмотрел на нее с удивлением. Он знал, что без Нади, как без воды, ни туды и ни сюды, но при этом не забывал начальственно-бюрократической частью сознания, что она – его подчиненная, а следовательно, негоже ей самочинно лить воду, тем более на мельницы Бивы и Выпи. Только на его! И еще его не то чтобы обидело, но задело равнодушие Нади к его печали по утекающей (опять вода!) жизни. Надя как будто не возражала, что Каргина вынесут вперед ногами, а единственное, что ее при нем удерживало, – дело, которое надо было довести до конца. Каргин вдруг вспомнил, как Надя, когда он много лет назад не позволил ей лить воду (его деньги) по своему усмотрению на какую-то непонятную, пошитую в неведомой Мьянме мельницу, сказала ему: «А пошел ты!» И исчезла на двадцать лет.

Шум в голове сделался нестерпимым.

Надя поднялась со стула, направилась к столику, где стояли бутылки с водой (опять!) и стаканы.

Она читает мои мысли! – ужаснулся Каргин. Ему показалось, что Надя не идет, а плывет по кабинету, красивая какой-то подводной красотой, а он смотрит на нее сквозь стекло аквариума, расплющив об это самое стекло похотливую старческую рожу. И будто бы он одной ногой уже там, куда несут вперед ногами, а ей жить вечно, но не на земле. Прав, тысячу раз прав был Ницше, с ненавистью (к себе?) подумал Каргин, утверждавший, что в мегаполисе жить плохо, потому что там слишком много похотливых людей. Ну нет! – в ярости сжал кулаки. Нет таких стекол, которые бы не сумели разбить старые похотливые большевики! Не отпущу! Или… партбилет на стол!

Каргин гордился тем, что сохранил партбилет в смутное время, когда известные партийцы – деятели культуры – сжигали их в прямом эфире, разрывали в клочья, некоторые даже рвали зубами. А менее экзальтированные члены КПСС тысячами отправляли их по почте в райкомы. Партбилеты, кстати, в отличие от самих коммунистов, сопротивлялись новоявленным вандалам до последнего. Это были истинные шедевры советской полиграфии. Дьявол, похоже, не просочился в типографию Гознака. Запас прочности был на века. Видимо, партбилеты предполагалось передавать из поколения в поколение, как семейные реликвии.