Враждебный портной

– Подожди, мама, мы поминаем деда, а не… – Каргину не хотелось слушать про неблаговидные проделки отца. Он, как ни странно, помнил эту изношенную до кожаных рубцов шубу. В последние месяцы их жизни в Ленинграде она лежала на кресле в прихожей. Там отдыхала, уткнув нос в лапы, такса Груша. И – одновременно – хотелось узнать, чем закончилось «шубное» дело. Не тем же, что отец банально присвоил деньги? О такой мелочи мать не стала бы вспоминать. Пока был жив Порфирий Диевич, она не нуждалась в деньгах.

– Мы поминаем всех, кто был рядом с дедом, – строго уточнила Ираида Порфирьевна. – Поминая их, мы поминаем не только его, но и нашу общую жизнь, то есть самих себя, – выразительно посмотрела сначала на Каргина, потом на «Полугар». – Потому что, когда… сам понимаешь… мы себя помянуть уже не сможем.

– Это точно! – охотно наполнил рюмки Каргин. Ему понравилась идея поминать себя живого. Сколько же людей в России, подумал он, неустанно поминают себя. Неужели жизнь в России – это… поминки?

Он вспомнил, как двадцать с лишним лет назад – в дни ГКЧП – позвонил матери. Каргин только что посмотрел по телевизору знаменитую пресс-конференцию, и его переполняли противоречивые чувства. Ему было плевать на перепуганных вождей мятежа, но что-то мешало опережающе радоваться их неотменимому концу. Помнится, он налил в стакан спирта «Royal» (тогда вся страна пила эту дрянь), добавил воды, проглотил теплое, дерущее горло пойло, тупо глядя в окно. Прямо перед окном его тогдашней квартиры размахивало ветвями большое дерево. Приглядевшись, Каргин рассмотрел затаившихся в ветвях мелких птиц. Они не щебетали, как это водится у птиц, а сидели молча. Наверное, тоже были возмущены действиями ГКЧП и, подобно многим интеллигентным и свободолюбивым людям, готовились к отлету из страны. У него возникло странное чувство, что он находится на собственных поминках, хотя он был в то время относительно молод, полон сил и жил с глазами, закрытыми на смерть.

«Ну что, мама, пропала Россия?» – спросил Каргин.

«Идем с Маргаритой Федоровной к Белому дому», – ответила Ираида Порфирьевна.

«Зачем? С какой Маргаритой Федоровной?» – опешил Каргин.

«С соседкой. Она пожарила мясо, а я испекла пирог. Отнесем ребятам».

«Каким ребятам?»

«Не паясничай, трус!» – прикрикнула Ираида Порфирьевна.

Каргин услышал в трубке какой-то шум. Упал пирог, мстительно догадался он.

«Что быстро поднято, то не упало, – утешил мать. – Двойное „крошево“ еще вкуснее».

«Лезешь под руку! Настоящие мужчины там – на баррикадах! Одну секунду, Маргарита Федоровна, уже выхожу!» – швырнула трубку Ираида Порфирьевна.

…Через год она вступила в КПРФ, не пропускала ни одного митинга и шествия. В то время тысячи людей шествовали по Москве, выражая презрение и ненависть к власти. Однажды ее фотография даже попала в газеты. Всклокоченная, в музейной советской плащ-палатке (в сравнении с ним беличья шуба, если бы ее в свое время выдернули из-под Груши, показалась бы с царского плеча), она держала над головой транспарант: «Ельцин – это смерть!» А в первых числах октября девяносто третьего Ираида Порфирьевна и вовсе исчезла. Каргин не мог до нее дозвониться. Отчаявшись, поехал к матери домой. Долго и безрезультатно ломился в дверь. Из соседней квартиры вышел мужик, назвавшийся мужем той самой Маргариты Федоровны. Он сообщил Каргину, что пожилые дамы уже вторую неделю, как на работу, ходят к Белому дому. Каргин бросился туда, едва успел вытащить из отправляющегося в Останкино автобуса Ираиду Порфирьевну и примкнувшую к ней похожую на шуструю седую мышь Маргариту Федоровну.

– За что пьем? – поинтересовался Каргин. – За деда, отца, или… за всех, кто уже в… море?

– За сухопутных людей! – предложила Ираида Порфирьевна.

Каргин не возражал.

Ему было все равно.

3

За окном тем временем стемнело. Под водку всегда темнеет быстро и незаметно. Повалил зернистый, крупный, как попкорн, снег. Жестяные оконные карнизы гремели на ветру, словно в дом рвалась нечистая сила. Если народы, подумал Каргин, это мысли Бога, то погода – это настроение Бога. Похоже, сегодня вечером Всемогущий пребывал в скверном расположении духа.

– Сухопутные люди – это те, кто лежит в могилах? – уточнил Каргин.

Он чувствовал, что поминальная беседа расползается, как «крошево». Мать – последняя живая нить, связывающая его с исчезнувшим миром. Ему хотелось столько всего у нее узнать, пока она в относительном разуме и (спасибо «Полугару»!) склонна к откровенности. Нечто грозное и судьбоносное услышалось Каргину в словосочетании – «сухопутные люди».

– Наливай, – поторопила Ираида Порфирьевна, – надо еще выпить за Посвинтера.

– Зачем? Кто он нам? Мама, остановись! Ты завтра не встанешь!

– А зачем мне вставать? – удивленно посмотрела на него Ираида Порфирьевна. – Я буду лежать.

– Где? Здесь? – оглядел комнату Каргин.