Враждебный портной

В Расторгуеве было по-зимнему холодно и по-весеннему, когда тает снег и вылезает скрытая грязь, бесприютно. Весна в этом году выдалась заторможенная и неуверенная. Ее упрямо тянуло на холод, как закодированного алкаша на водку. Начало апреля мало чем отличалось от февраля. Серое, подмороженное, как рыба из холодильника, небо и неэстетично, как та же самая рыба, полуоттаявшая земля, готовая в любой момент заледенеть. Каргину так и увиделась хозяйка, в отчаянии швыряющая серую рыбу обратно в морозилку, до того непрезентабелен, несовместим с самим понятием «еда» был ее вид. Солнце отсутствовало. Глядя в запечатанное, как конверт, небо, Каргин начинал понимать древних людей, искренне веривших в то, что жрецы могут за их грехи отклеить солнце от неба, как почтовую марку от конверта. Тогда письмо не примут на божественной почте. Поэтому древние люди слушались жрецов. А еще он прочитал в Интернете, что природа, продлевая в России зиму, отзывается на настроения (уже современных) людей, уставших ждать от власти разумных решений и правильных дел. Значит, впереди Антарктида, расстроился Каргин, ядерная зима.

Палыч поставил машину у ворот и в данный момент скучал посреди замерзающей слякоти, глядя, как вылезающие из-за забора ветви секут, посвистывая, холодную задницу ветра.

Каргин припарковался рядом.

– Свободен до вечера, – отпустил Палыча.

– Ваша мать не обидится, что я не дождался пирога? – обрадованно устремился к машине Палыч.

Но тут из калитки вышла Ираида Порфирьевна. Она была в охотничьем бушлате Порфирия Диевича, в черном монашеском платке, с папиросой в зубах и с полиэтиленовым пакетом в руках. Бросив взгляд на пакет, Каргин убедился, что «крошево» достигло стопроцентного соответствия своему названию. Как будто птичий корм или какую-то крупу вынесла Палычу Ираида Порфирьевна. Дабы замаскировать кулинарную несостоятельность «крошева», она вложила в пакет несколько увядших стрел зеленого лука и обрывков петрушки.

– Ну, все, Палыч, теперь ты не умрешь от голода, – передал водителю пакет Каргин, незаметно кивнув на урну у ворот.

– Спасибо, Ираида Порфирьевна, – почтительно принял подношение Палыч, – дай Бог вам здоровья.

– В этом году похороните, – ответила Ираида Порфирьевна.

– Пойдем, мама, – потащил ее в дом Каргин. Он старался не пить в первой половине дня, но сейчас не мог думать ни о чем, кроме как о добром глотке «Полугара». Да и ледяная бессолнечная первая половина весеннего дня мало чем отличалась от угрюмого зимнего вечера.

Подозрительно громко гудящий газовый котел еще не успел разогнать горячую воду по протестующе булькающим батареям.

Ираида Порфирьевна уселась за стол, не снимая засаленного, в древних потеках кабаньей и лосиной крови охотничьего бушлата и не разматывая черного платка. Она всегда с презрением относилась к быту, в особенности к такому его измерению, как уют.

При Порфирии Диевиче дача имела куда более жилой (и живой!) вид. Сейчас дом напоминал разоренный и заброшенный офис. Лет десять назад, уже после Главлита, Ираида Порфирьевна трудилась в редакции научно-популярного журнала, где ей подолгу не платили зарплату. Когда журнал окончательно разорился, главный редактор предложил ей забрать мебель – видимо, чтобы не тратиться на вынос на помойку. Она позвонила Каргину. Его доводы, что никто просто так хорошую мебель не отдаст, зачем захламлять дачу, не произвели на мать впечатления. Каргин организовал машину с грузчиками, не видя мебели. А когда увидел – было поздно. Дом превратился в склад списанной, с отваливающими дверцами и ободранными углами рухляди.

О прежней даче ему изредка напоминал… запах АСД. Он возникал из пустоты, то есть носил фантомный характер, но иногда Каргину казалось, что где-то за плотно сдвинутыми издательскими шкафами затаился открытый флакон с этим некогда снятым с производства, но недавно снова разрешенным лекарством.

«Я ничего не чувствую, – сказала Ираида Порфирьевна, когда он поделился с ней своими сомнениями. – Пять лет назад у меня болела нога. Я случайно нашла на веранде пузырек. Там было на донышке. Хватило только на один компресс, но нога сразу прошла. Обзвонила все аптеки. Эти новые провизоры вообще не знают, что такое АСД. Если вдруг найдешь – отдай мне».

Ираида Порфирьевна накрыла (составленный из двух письменных) стол в самой большой и холодной комнате. Каргин извлек из пакета обе (чего мелочиться?) бутылки «Полугара», пластиковые коробки с салатами и разноцветными суши, сломавшийся в сумке длинный батон.

– Я эту дрянь есть не буду, – поморщилась Ираида Порфирьевна.

– Я буду! – наполнил рюмки Каргин.

Мать поставила ему матовую – условно чистую – хрустальную на длинной ножке. Себе – последнюю уцелевшую, серебряную, покрытую вишневой эмалью, из загородного дворца Хорти. Надо же, удивился Каргин, суши сразу заметила, а две бутылки водки ее не пугают!

– Подожди, я принесу картошку и пирог, – удалилась на кухню Ираида Порфирьевна.