Вредители (СИ)

Без единого слова он схватил Кимитакэ за рукав и, когда школьник поднялся, потащил его какими-то сумеречными коридорами.

- Публика ждёт!- бормотал человек в пальто.- Парижские ублюдки желают видеть японского ублюдка, себе подобного.

От него пахло чем-то на спирту - может быть, дорогой выпивкой, а может, дешёвым одеколоном. Но во всей этой небрежности был тот самый едва уловимый парижский шарм, который так чуют некоторые девушки.

- Я узнал вас,- произнёс Кимитакэ,- Удивительное совпадение - но мы как раз обсуждали ваше творчество. Вы - Луи-Фердинанд Селин. Я ничего не перепутал?

- Похоже, теперь меня ненавидят даже в Японии. Какой я значительный!

- Уверяю вас, придёт время и про вас будут узнавать даже русские школьники, листая автомобильный журнал на уроке труда.

- Может, ты и с книжонками моими знаком?

- Приходилось о них слышать. Нас учили французскому, я могу разобрать, что про вас пишут.

- И как - неужели понравились?

- Я не критик - я каллиграф. Хемингуэй, про которого вы могли слышать, как-то сказал, что одну книгу может написать почти каждый: это будет книга о самом себе. Ваш случай отличается только тем, что вы дописываете эту книгу и дописываете, прибавляете к ней листок за листком, томик за томиком. Дело ваше, но как по мне, такая тема быстро приедается.

Селина так и передёрнуло от этой новости.

- Я не понимаю, как смысл писать сейчас романы,- почти сплюнул он,- Вроде тех поделий, что штампует этот левак Сименон. Кого-то кто-то убил - а потом двести страниц выясняем, кто и зачем это сделал, с описанием соседних кафе с переулками. А меня вот не волнует, кто убийца! Потому что нет разницы, кто убийца, - внутри у каждого один и тот же мусор, дрянь, гниющие надежды и бесплоднейшие фантазии!

И с облегчением замолк - потому что коридоры закончились. Селин отдёрнул чёрный занавес - и они оказались на арене. Куда не посмотри - в тьму под куполом уходили ряды, плотно забитые европейской публикой.

Кимитакэ догадался, что они оказались в пусть и оккупированной, но Франции. Может быть, даже в самом Париже. Он поискал взглядом в толпе Андре Жида, но ни короткого пальто, ни мексиканской шляпы нигде не было видно.

Тогда он перевёл взгляд на арену. Здесь было безлюдно - ни акробатов, ни фокусников, ни клоунов. Не было даже учёных слонов. Только небольшой, по-европейски высокий столик, а на нём стопка бумаги, кисточка и огромная беломраморная, с венозно-синими прожилками чернильница, уже заранее наполненная до отказа.

Кимитакэ подошёл ближе и присмотрелся. Чернила покупали готовые, но купили первосортные. А вот бумага была европейская, с глянцем. Не то, чтобы она совершенно не подходила для классической каллиграфии - просто не была к ней приспособлена. Если бы ему поручили подготовку, Кимитакэ купил бы простой рисовой.

- Мадамы и месье!- заревел прямо над ухом Селин.- Вы останетесь довольны! Вы не пожалеете ваших двух франков! Вас ждёт прекрасный спектакль! Незабываемый спектакль! Настоящий французский спектакль! Официальный!... И сейчас, в мае, на углу улицы Лилль и Гренелль, возле бывшего Советского посольства, мы, наконец-то увидим, на что способны японцы, африканцы, азиаты, шакалы…

Растрёпанный Луи-Фердинанд всё говорил и говорил. А Кимитакэ взял кисть, потом положил обратно. Залез одной рукой в чернильницу, потом другой. Хорошенько растёр пахучую чёрную жижу по ладоням. А потом наклонился, как для умывания, и принялся втирать её в щёки, лоб, переносицу.

- …Так кто же японец культурно? Ближе он к белому или вместе с остальной жёлтой расой невечно стоит в одном ряду с индейцем и негром? Конечно, среди негров бывают привлекательные женщины, а среди белых людей попадаются, например, русские. Мы начнём с…

Кимитакэ поднял лицо и торжествующе сверкнул глазами в сторону публики. Его школьная форма осталась прежней - несведующей публике она наверняка казалась мундиром. Но теперь лицо покрывала пахучая чёрная маска из отличных чернил.

Кимитакэ повращал глазами и убедился, что на него смотрят. А потом заулыбался, по-американски широко, открывая залу два ряда зубов. На фоне чёрной кожи они казались особенно белоснежными.

Сначала весь цирк был в недоумении. Потом послышались первые смешки, словно первые искорки перед пожаром. А потом зал начал смеяться - сперва небольшие группки, а потом всё больше и больше зрителей. И вот уже смех превратился в огромный многоголосый поток, что скатывался по рядам и заполнял освещённый кружок арены.

Голос Селина пресёкся, воздетая рука так и осталась бессмысленным жестом. Он настолько заслушался сам себя, что проворонил тот момент, как ситуация изменилась. Сперва он тупо пялился в зал, потом догадался повернуть голову в сторону Кимитакэ. Очень рассердился, принялся возмущённо размахивать руками - но ничего не мог уже сделать.

А измазанный чернилами Кимитакэ поворачивался то в одну, то в другую сторону и раскланивался, вызывая очередные взрывы великолепного смеха…

***